Хана. Аннабель. Рэйвен. Алекс (сборник) - Оливер Лорен - Страница 19

Я помню, что Ла присматривала за Блу, когда я вышла из дома. Остальные пялились на меня с опаской. Я была в их глазах детонатором, который запросто разнесет все вокруг в клочья. И еще они не сомневались, что Блу здесь не жилец.

Дикие земли мне не нравились. Я привыкла к правилам и оградам, асфальтовым рекам и парковкам. Дикие земли оказалась огромными, непонятными и напоминали мне гнев отца. Позднее я узнала, что Дикие земли подчиняются тоже определенным законам и в них существует свой порядок, жесткий, простой и прекрасный.

Одни лишь люди непредсказуемы.

Я помню луну, бремя страха, давящее чувство вины. Холодный ветер, незнакомые запахи.

Треск ветки. Шаги.

И внезапно он появился: Вор вышел из леса, мокрый насквозь. Он нес рюкзак. В первую секунду я не поверила, что он реален. Я подумала, что мне снится сон.

— Альбутерол, — произнес он, — для девочки. И медикаменты для других. Епитимья за мое преступление.

Тайленол, судафед, бактерицидный лейкопластырь, антибиотики, бацитрацин, неоспорин, пенициллин. Настоящий джекпот. Он рискнул жизнью, перешел границу и нашел лекарства, в которых мы отчаянно нуждались. Он ничего не сказал о нашем с ним договоре. Его преступления мигом простили.

Он сообщил обитателям хоумстида о складе, ничем не примечательном и почти не охраняемом, на берегу реки Кочеко. Его владелец, Эдвард Кауфман, был сочувствующим. Он втайне снабжал неисцеленных медикаментами. Тэк поднялся по реке, сражаясь с сильным течением. Некоторое время он прятался: пережидал, когда патруль отдалится на безопасное расстояние.

— Откуда ты узнал про клинику? — осведомилась я у него.

— От сестры, — коротко ответил он.

Я подумала, что, скорей всего, она получила там какую-то помощь.

— А парень-то крепкий, как гвоздь, — произнесла Грандма, когда он закончил свой рассказ.

Так он и получил свое имя — Гвоздь, Тэк[2] — и стал одним из нас.

За пределами приемной больница ничем не отличается от подобных заведений. Унылая, уродливая, плохо отмытая. Мне не нравятся чересчур чистые места. У меня сразу начинают бежать мурашки по спине. Мне кажется, что там есть что скрывать, раз уж люди отскребли и стены, и пол, и потолок.

Я иду размеренным шагом, опустив голову. Коридоры пусты, и единственный врач, с которым я сталкиваюсь, даже не смотрит на меня. Прекрасно. Каждый занят исключительно собой.

Возле лифтов я притормаживаю. Какой-то тип с камерой на шее стоит рядом, постукивая ногой и посматривая на часы. Живое воплощение нетерпения. Представитель прессы.

— Вы по поводу Джулиана Файнмена? — интересуюсь я.

— Этаж шестой, не так ли?

Ему, вероятно, за тридцать, но у него прямо на кончике носа красуется здоровенный прыщ, красный, как ожог. И окружающая его атмосфера, если честно, похожа на прыщ — все готово лопнуть.

Я следую за ним в кабину и нажимаю костяшкой на кнопку.

— Шестой, — говорю я.

Помню, как я сбежала в Дикие земли, как в первый раз убила человека. Сейчас наш хоумстид изменился. Кто-то умер или покинул нас. Появились новички. В первый год зима выдалась скверной: четыре недели снег валил не переставая. Никакой охоты или силков. Мы питались остатками летних запасов — сушеным мясом и рисом. Но хуже всего был холод и дни, когда снег сыпал так, что опасно было выходить наружу. Тогда хоумстид провонял немытыми телами, а скука сделалась такой отчаянной, что свербела хуже зуда по коже.

Мари не пережила ту зиму. Второй мертворожденный младенец подкосил ее. Она целыми днями лежала, свернувшись на кровати, прикрывая рукой то место, где должен был находиться малыш. А потом она окончательно сломалась. Однажды утром, проснувшись, мы обнаружили, что она повесилась на балке в кладовой.

Была сильная метель, и мы не смогли вынести труп наружу. Мари оставалась с нами еще двое суток.

И мы потеряли Тайни. Он как-то вышел на охоту, хоть мы и отговаривали его. Ведь это бессмысленно, животные попрятались, и никого уже не пристрелишь. Но у него съехала крыша от постоянного голода, гложущего нутро изнутри, словно крыса. Тайни не вернулся. Наверное, заблудился и замерз насмерть.

Поэтому мы переехали. На самом деле решение принял Грей, но мы его поддержали. Брэм, появившийся в начале лета, рассказал нам про хоумстиды, расположенные южнее, про дружелюбные места, где можно найти приют. В августе Грей отправил разведчиков разузнать маршрут и присмотреть места для остановок. В сентябре мы двинулись в путь.

Стервятники напали на нас в Коннектикуте. Я слыхала о них, но без всякой конкретики: шепотки и мифы, вроде страшилок о чудовищах, которые мама рассказывала мне в детстве. «Тс-с-с. Не шуми, а то разбудишь дракона!»

Было поздно, я спала, а Сквирел поднял тревогу: в темноте грохнуло два выстрела. Все вдруг закричали. Блу — уже большая, красивая, с глазами взрослого человека и остреньким, как у меня, подбородком — проснулась и завопила. Она не хотела выходить из палатки. Она цеплялась за спальный мешок, пиналась и беспрестанно твердила: «Нет, нет, нет!»

Когда мне удалось взять ее в охапку и выскочить наружу, я думала, что настал конец света. Я схватила нож, но не знала, что делать. Однажды мне довелось свежевать животное, и меня тогда чуть не вырвало.

Позднее я узнала, что стервятников было только четверо, но тогда казалось, что они повсюду. Таковы их приемы. Хаос. Замешательство. Горел огонь — две палатки вспыхнули, как спички. Раздавались выстрелы и крики.

Нужно было улепетывать вместе с Блу. Но я не могла сдвинуться с места. Ужас заморозил меня, и ноги прямо приросли к земле. Нечто подобное происходило со мной в детстве, когда отец поднимался по лестнице — топ, топ, топ… Его ярость удушала нас. Я наблюдала из-за угла, как он бьет маму по ребрам, по лицу, и не могла издать ни звука. Много лет я представляла себе, что в следующий раз, если он хоть пальцем прикоснется к маме или ко мне, я всажу нож ему под ребра по самую рукоять. Я будто воочию видела, как кровь бьет из раны. Насколько приятно будет осознать, что и он создан из костей, мяса и кожи, и ему тоже можно причинить боль!

Но каждый раз я ощущала пустоту и молча, покорно сносила все — красные вспышки где-то за глазными яблоками, щипки и пощечины.

— Пусти! — кричал Тэк с другого конца лагеря.

Я кинулась к нему, не задумываясь, охваченная паникой. Блу промочила мне одежду соплями и слезами, а сердце норовило выскочить из груди. Когда слева возник стервятник, я даже не заметила его, пока он не замахнулся на меня дубинкой.

Я выронила Блу, и она упала на землю. А я опустилась рядом, ударившись коленями, и попыталась защитить ее. Схватила Блу за пижаму и каким-то образом умудрилась поставить ее на ноги.

— Беги! — велела я. — Быстро! — И подтолкнула ее.

Блу плакала, но послушалась меня и бросилась наутек. Ее короткие ножки, пока еще коротковатые для ее тельца, так и мелькали.

Стервятник ударил меня ногой в грудь, в то самое место, где мне сломал ребро отец, когда мне было двенадцать лет. От боли у меня потемнело в глазах, и я перекатилась на спину. Звезды превратились в пятна от потеков на потолке. Земля стала узловатым ковром.

Теперь передо мной был не стервятник, а мой отец.

Глаза, словно щели, кулаки, как гири, влажное, горячее дыхание у меня на лице. Его челюсти, запах пота. Он нашел меня. Он занес кулак, и я поняла, что все начинается снова. Он никогда не оставит меня в покое, и мне не спастись.

Блу всегда будет грозить опасность.

Наступило безмолвие.

Я сообразила, что схватилась за нож, лишь тогда, когда пропорола ему живот.

Теперь тишина окутывает меня всякий раз во время убийства. Но у меня нет выбора. Если Бог есть, думаю, он ничего не скажет на этот счет.

Он наверняка давно устал на все смотреть.

В комнате, где должны казнить Джулиана Файнмена, звучат щелчки фотоаппарата и гудит голос священника. «Но когда Авраам увидел, что Исаак сделался нечист, он взмолился в сердце своем о наставничестве…»