Хана. Аннабель. Рэйвен. Алекс (сборник) - Оливер Лорен - Страница 18

Проходит две с половиной минуты. Я открываю дверцу и вылезаю наружу. Сточные канавы до сих пор полны водой, и в маленьких водоворотах кружат мятые стаканчики из-под кофе, сигаретные пачки и объявления.

Когда я распахиваю дверь клиники, мне кажется, что я попадаю в другую реальность: пушистый зеленый ковер, полированная мебель. Эффектные напольные часы в углу приемной. Неплохое место для того, чтобы умереть, если уж надо что-то выбирать.

Тэк находится у рецепции. Он барабанит пальцами по столу и едва удостаивает меня взглядом.

— Прошу прощения, доктор, — пищит лаборантка за столом, лихорадочно жмет на кнопки.

Пальцы у нее толстые, унизанные кольцами, которые глубоко впиваются в плоть.

— Инспекция сегодня — это наверняка какая-то ошибка! — продолжает она.

— Она есть в планах, — произносит Тэк надменным тоном. — Каждая клиника подлежит ежегодной проверке…

— Извините, — встреваю в разговор я и подхожу к столу.

Я стараюсь идти немного странновато, зрелищности ради. Потом мы с Тэком посмеемся над этой сценой.

— Извините! — повторяю я немного громче.

— Подождите, пожалуйста, — бормочет девица, сняв телефонную трубку. — Я очень сожалею, доктор, — обращается она к Тэку. — Вы даже не представляете, как мне неловко.

— А вы не сожалейте, — говорит Тэк. — Вы найдите кого-нибудь из персонала.

— Эй! — Я опираюсь на стойку. — Послушайте, я с вами разговариваю!

— Мэм! — Секретарша наверняка жутко перепугалась, что их клинику, скорей всего, прикроют из-за ее безалаберности. — Я занята! Если вам назначено, то отметьтесь и присядьте…

— Что?! — Я уже втянулась и теперь практически ору. Тэк весьма правдоподобно изображает отвращение. — Я не собираюсь ждать! У меня сыпь, ясно! Я от нее свихнусь скоро!

Я расстегиваю пояс и начинаю уверенно спускать брюки. Тэк негодующе фыркает, а девица бросает телефонную трубку на рычаг.

— Сюда, мэм, прошу вас.

Она хватает меня за руку. Я чувствую запах пота, пробивающийся сквозь духи. Секретарша стремительно тащит меня прочь от приемной и от Говарда Риверса, медицинского инспектора. Только бы я не навредила их репутации и перестала позорить их прекрасную клинику! Мы проходим через несколько двустворчатых дверей и оказываемся в длинном белом коридоре. Я ощущаю возбуждение и адреналин. Нащупываю в кармане джинсов плоскую бутылочку, открываю ее большим пальцем и позволяю содержимому вылиться на заранее заготовленную тряпку. Ацетон, жавелевая вода и тепло.

Не так хорошо, как фабричный хлороформ, но тоже ничего.

— Врач скоро осмотрит вас, — тараторит обозленная девица.

Она вталкивает меня в крошечный процедурный кабинет и замирает, взявшись за дверную ручку. Грудь ее вздымается под униформой.

— Если вы подождете здесь… — начинает она.

— Не стоит, — говорю я и, шагнув вперед, прижимаю тряпку к ее лицу.

До чего же секретарша тяжелая!

«Развяжи меня, и я помогу тебе».

Его слова засели у меня в сознании, изводя и обещая. Я не думала, что смогу доверять этому парню. И это было бы предательством по отношению к Грандма и к остальным обитателям хоумстида. Ведь они приняли меня и Блу. Если меня застукают, если вор меня кинет, я, конечно, расплачусь за все. Тогда уже меня свяжут и запрут в комнате для больных, а группа будет решать, что со мной делать.

Но Блу не становилось лучше.

А я боялась всего на свете. Я была тогда одинокой тощей девчонкой, внезапно решившей убежать. Отец всегда говорил, что я жалкая дура, неудачница. Возможно, он был прав.

Я знала, что вор лишен страха. Я чувствовала. Даже смерть для него ничего не значила.

Когда Блу начала булькать и хрипеть во сне — а потом застыла на десять секунд не дыша, я украла на кухне нож. Мои пальцы дрожали. Я помню это, потому что думала тогда о маминых руках — в них дребезжало столовое серебро, и они трепетали, будто птицы — буйные, неистовые… Интересно, вспоминала ли она обо мне после того, как я ушла?

Все спали — теперь, когда вора поймали, даже Грей не считал нужным дежурить.

Улыбка вора была как лезвие серпа во тьме. Я присела перед ним на корточки.

— Ты обещал, — буркнула я.

— Вот те крест, — сказал он. — Чтоб я сдох.

Мне не понравился его голос — он вроде бы смеялся надо мной, — но я быстро перерезала веревки. Меня мутило, но я понимала, что иначе Блу умрет. Хотя, возможно, она умрет в любом случае.

Он встал с тихим стоном. Его рост поверг меня в недоумение. Я видела его только лежащим или сидящим. Вздрогнув, я отступила на шаг.

Его улыбка исчезла, и глаза сделались жесткими.

— Ты не доверяешь мне? — спросил он.

Я покачала головой. Он протянул руку за ножом, и после краткого колебания я отдала его.

— Вернусь к полудню, — бросил он.

Мое сердце колотилось как бешеное, и его ритм твердил: «Пожалуйста, я рассчитываю на тебя!»

Он кивком указал на Блу.

— Позаботься, чтобы она протянула до тех пор.

А потом он исчез, беззвучно двигаясь по темным коридорам, слившись с тенями. А я принялась ждать. Ужас переполнял меня подобно густому черному туману.

Все мы рассказываем истории. Некоторые из них правдивее, другие — нет, но в конечном итоге звучат они одинаково.

Я научилась этому у мамы. «Твой папа сегодня неважно себя чувствует», — поясняла она. Еще она часто говорила: «Со мной произошел несчастный случай». Или: «Рэйвен, ты очень неуклюжая. Ты врезалась в дверь. Бежала вприпрыжку, споткнулась и упала с лестницы». И мое любимое: «Он не хотел».

Она была настолько искусна, что через некоторое время я начала верить ей. Я действительно неуклюжая. И я сама виновата, что спровоцировала его.

Возможно, он действительно не хотел.

Еще мне скормили истории про девушку, которая забеременела до исцеления. Каролина Гормли — она жила на нашей улице, в приземистом старом доме. Ее родители узнали обо всем только после того, как она выпила полбутылки отбеливателя и ее увезли на «Скорой». Только что она была рядом, ездила на школьном автобусе, прижималась носом к стеклу… И вдруг ее не стало.

Мама заявила, что ее исцелят и отправят в какой-то город, чтобы она могла начать жизнь с чистого листа. Родители отказались от нее. Вероятно, она закончит тем, что будет вкалывать в ассенизации, никогда не получит пару, и ореол болезни запятнает ее с ног до головы. «Видишь, что бывает, когда не слушаешься?» — ворчал мой отец.

«А как же малыш?» — спросила я у мамы.

Она заколебалась на долю секунды. «О нем позаботятся», — ответила она. Она не лгала, только имела в виду совсем не то, о чем подумала я.

Форма лаборантки слишком велика для меня. Я чувствую себя ребенком, натянувшим взрослый наряд. Ладно. Я не бегу и не тороплюсь. Хорошая история требует неспешной походки и осмотрительности. Я разыскиваю матерчатую маску, натягиваю ее и надеваю резиновые перчатки. Прежде чем выбраться обратно в коридор, я закрываю дверь. Секретарша остается внутри: она свернулась клубочком на линолеуме и дышит глубоко, как дитя.

Я прицепляю ее бейджик к лацкану, зная, что никто не станет присматриваться. Людям достаточно предъявить самую общую информацию.

А после развития сюжета будет кульминация.

Вор сбежал. Обитатели хоумстида ни в чем меня не обвинили, невзирая на то что пропажа кухонного ножа была обнаружена. Они решили, что он самостоятельно избавился от веревок. Сторонники жесткой политики торжествовали. Парень может вернуться, чтобы перерезать нас во сне! Теперь запасы съестного надо постоянно охранять. Зря не прикончили эту дрянь, гнусного стервятника!

Я едва не призналась. Но я слишком боялась, что меня выгонят, бросят погибать в Диких землях.

Он сказал, что мы встретимся в полдень, но этот срок уже давно миновал. Жители хоумстида завершили обход силков, а дыхание Блу сделалось прерывистым и клокочущим. Она умрет, и я во всем виновата. Но я не плакала. Слезы в нашей семье были под запретом: от них отец мог взорваться. Еще мне не позволяли громко смеяться, улыбаться чужим шуткам и выглядеть счастливой, когда он пребывал в плохом настроении.