Умру и буду жить (СИ) - "Старки" - Страница 19

Ворота открыты… У гаражной двери стоит Иван. Увидел меня, встрепенулся и заорал внутрь гаража:

— Мазур! Ты только к едрене фене не кипишуй сейчас! Тут Стась пришёл!

========== 10. ==========

Андрей выскакивает из гаража: глаза бешеные, желваки выпирают, кулаки сжаты. Неужели ударит сейчас? Пофиг! Я еле на ногах стою: в такси меня развезло и сейчас я мало чего соображаю. Мазуров подлетает ко мне трясёт за плечи:

— Ты где был, сука?

— Я к Гале ездил, в гости… Мне стало скучно здесь!

— Не ври! В салоне тебя не было!

— Я был у неё дома!

Иван испуганно начинает отрывать его руки от меня, отталкивать меня, боится, что его шеф опять сорвётся. Иван вклинивается и в диалог:

— Стась, не пизди, а! Мы уже звонили твоей Гале. Она сказала, что у тебя есть какое-то личное дело…

— Ладно, я был у своего друга, Мишки: у него сын родился. Имею право поздравить? Я же здесь! Что вы на меня накинулись? — я всё-таки решил пиздеть дальше.

— Почему у тебя глаза красные? Ты ревел? — присматривается ко мне Мазур.

— Я бухал!

— Рядом с маленьким ребёнком?

— Нет, мы в клубешник ходили.

— Поэтому ты такой грязный?

— Да!

— Марш в дом! — и мне сейчас это указание очень кстати. Блин, как так-то? С чего они так рано приехали? Где тут три дня? Я–то надеялся выспаться до их прибытия. Но вроде бы пронесло.

Я стоял в душе очень долго. Вода смывала кладбищенскую испарину, железнодорожную грязь и потные взгляды Стоцкого. Сейчас высплюсь, успокоюсь, вылечусь. Потом позвоню этому Игорю Шорохову, я даже не познакомился с ним на кладбище. Надо узнать подробности смерти, похорон, как там мама… А потом как-нибудь съезжу на кладбище как брат, а не как выродок. У меня даже фотки Олеся нет. Надо будет у Игоря попросить.

Когда вышел из душа, Мазур сидел на моей кровати. Какой-то радостный.

— Стась, ты опять пошёл в эту комнату… Я её заколочу!

— Я же только в душ.

— Пойдём, — Андрей подталкивает меня на выход, я так полусухой и кислый, как вино в подложке в виде полотенца, и иду в его спальню. Чёрт, поспал, называется! Уже на пороге Мазур стал гладить, обнимать, разворачивать, шептать: — Я соскучился. Разреши мне так, как я хочу, пожалуйста…

— А как ты хочешь? — я силюсь говорить игриво и жеманно.

Он вдруг гремит какой-то железякой, щёлк — и перед моим носом стальные наручники. Похожи на настоящие, это не из секс-шопа. Я глупо улыбаюсь, вытягиваю обе руки. Мазур защёлкивает одно кольцо на запястье, подталкивает меня к кровати. Резко сбрасывает на пол одеяла, подушки. Сейчас кровать — это тёмно-синий шёлковый эшафот с угловой обитой кожей спинкой. Мазур нежно толкает, я вытягиваюсь на животе. Этот изобретательный зэк встаёт на колени, пропустив моё тело под собой. Я слежу, как он вытаскивает из щели между спинкой и матрацем кожаную петлю. Это петля какое-то функциональное значение имеет — для перетаскивания матраца, что ли… Мазур протаскивает свободное кольцо наручников сквозь петлю, ловит мою руку, щёлк — теперь я прикован. Он медленно сползает с меня, целует в загривок. Отходит от кровати. Любуется, что ли? Может, ему напомнить, что нужно смазку взять? Она же у меня в комнате! Но почему-то молчу. И он молчит. Потом берёт какой-то пульт, нажимает кнопку — и беспокойно зашумело где-то наверху. И практически сразу стало холодно. Он включил кондиционер? Зачем?

— Андрей, мне холодно.

— Где ты был?

Оп! Что это за вопрос? Что это за тон? Он не собирается трахаться? И не собирался? Это допрос с пристрастием? Ни хрена себе!

— Где ты был? — повторяет он свой вопрос, и это звучит грубо, ни йоты нежности.

— У Мишки Соколова, позвони ему, удостоверься, — и я даже не совсем рискую, Мишка может мне помочь, он догадливый.

— Уже звонил, — чё-о-о-орт, подозрительный придурок. — Он сначала стал говорить, что ты у него был вчера вечером. Но. Тебя не было дома не только вчера. Ты уехал почти сразу после меня. В посёлке кругом видеокамеры стоят, моя система безопасности включается от закрытия ворот на замок, фиксирует время включения и отключения. Где ты был?

— Блядствовал! — я отворачиваю лицо от него, мне обидно. Мне противно, мне жалко себя. Что же это такое? Я в клетке?

— Я в это не верю! Просто расскажи.

— Тебе не понравится. Мне холодно! Выключи этот мороз!

— Ты не должен был выходить! Не нужно переоценивать меня, за мной нет никаких особых криминальных авторитетов, я не смогу вытащить тебя из лап этого сутенёра. Ты мне обещал! Я тебе звонил, а ты не брал трубку! Я сорвался из Питера, и, блядь, тебя нет! Я думал, меня инфаркт хватит! А он даже не может толком сказать, где был!

— Мне нужно было решить свою личную проблему, она тебя не касается!

— Меня всё касается, я, в конце концов…

— Что? Купил меня? Так пользуйся! Разговоры не разговаривай! — я отклячиваю зад, призывно дёргаю мышцами ягодиц. — Только кондиционер выключи, а то собачка чихать начнёт!

Он нависает надо мной и без всякого придыхания, равнодушно объявляет:

— Ты будешь так лежать, пока не скажешь, где был. Бить я тебя не могу, я обещал тебе. Но другого способа вытянуть из тебя правду я не вижу. Начинать расследование — занятие тягомотное, да и стыдно мне к Дамиру с этим обращаться.

На меня находит ослиное упрямство. Да ещё и обида, да ещё и усталость — всё вместе. Не дождёшься, фашист! Я хотел спать? Вот и буду спать! А ты карауль.

— Значит, молчишь? Ну, молчи… — Мазур отошёл от кровати, хлопнула дверь на лоджию, и через некоторое время до меня донёсся тонкий запах курева. Я решил стоически выдержать экзекуцию. Попытался лечь поудобнее, но с прикованными руками неудобно по-любому. Подогнул под себя ноги, чтобы сохранить тепло. Но так ещё хуже! Холодный воздух обхватывает с обеих сторон, проникает внутрь, леденит пальцы. Да ещё и простыня шёлковая, никакого тепла от неё. Надо расслабиться, и сон придёт, усталость победит дрожь, бессонная ночь одолеет холод. Расслабляюсь и чувствую, что леденеет спина и задница. Я охлаждённое мясо цыплёнка — нежное и ценное. Я коченею, я — труп. Олесю тоже было холодно? Меня сотрясает спазм. Нет! Даже думать об этом не буду! Стараюсь лечь на бок, подтягиваюсь к спинке кровати ближе, скручиваюсь в калачик. Но впечатление, что кондиционер направлен именно сюда. Разворачиваюсь обратно, сохраняя тепло. Утыкаюсь холодным носом в руку. Кашляю. Кашляю громче, может, Мазур услышит. Я-то точно услышал, как он на лоджии шуршит бумагой, книгу или журнал читает? Образованный зэк! Потом ещё закурил. Как обидно! Как глупо! Что за упрямство? Надо рассказать, он поймёт! Это надо всё рассказывать… Нет, не буду. Не сутки ведь я буду тут лежать! Всё равно он меня расцепит, а я в ответ игнор ему! Казлу! Побоится опаску мне предложить в следующий раз! И уснуть не могу. Меня трясёт. Кашляю. Чихаю. Шмыгаю носом. И в процессе этого истеричного соплеотделения понимаю, что течёт не только из носа, течёт из глаз. Вытекает струйкой жалость к себе. За что?

Звук открывающейся двери. С улицы напахнуло летним теплом. Я поспешно отворачиваю лицо. Я гордый, блядь, реветь при нём не буду. Не дождётся!

— Не спится?

— Мне холодно, - огрызаюсь я на ехидство Мазура, но не выдерживаю, шмыгаю носом, да и голос плаксивый.

Мазур тут же подскакивает к кровати, садится на край, пытается меня повернуть на себя. О боже, какие у него горячие руки! Трогай меня! Но рожу отворачиваю. Мазур сильнее, он выворачивает голову за подбородок и с отчаянием кричит:

— Ты плачешь? Какого хрена! Почему нельзя ответить мне? — он наваливается на меня сверху, кайф: живое, тяжёлое, подвижное одеяло со злым голосом: — Говори! Говори, где ты был?

И я от этих его телодвижений, от этого участия, от этого отчаяния заревел ещё сильнее. Теперь уже не стыдно, у меня что-то прорвало, раскрылись хляби — и влага наводнила весь мир. А этот ревнивый придурок шепчет в меня:

— Говори мне, говори… Где ты был?

— В Смо-о-олен… ске… У ро-о-оди…телей…