Умру и буду жить (СИ) - "Старки" - Страница 18

— Ты часто кончал раньше?

— Тебя Кротов ждёт! Вытаскивай! — отталкиваю Мазура, и он подчиняется.

— Не хочешь отвечать? — он начинает приводить себя в порядок, вытирая член полотенцем. — Брось это в машину потом! Стась, пообещай!

— Чего? — я комкаю полотенце, испачканное мной.

— Никуда не уходить!

— Ты знаешь, мне некуда.

— Надеюсь, что некуда, — он лезет в шкаф, вынимает оттуда какую-то одежду, складывает в маленький чемоданчик, хватает одеколон, бритвенный станок. Оглядывается, вынимает из кармана пиджака карточку:

— Здесь есть мой телефон, вот этот… Жёлтым написан. Пожалуйста, звони… Ключи от дома внизу на тумбочке. Запирай на ночь ворота, денег не оставляю, нехрен!

Выдохнул. Ушёл. А я так и лежу на кровати: без штанов, с задранной до шеи футболкой, обляпанный собственной спермой, с распухшими губами, с безнадёжно испорченным полотенцем в руках, в этот раз не кровью. Свобо-о-одный, блядь…

***

Конечно, я напланировал себе «весёлые выходные». Доделаю беседку, разберусь, как включать музыкальный центр, и прослушаю коллекцию Мазура-меломана, осмелюсь и войду в кабинет, чтобы всё-таки досмотреть понравившиеся журналы, а может, ещё найду там чего интересного. Кроме того, в «самоделкином подвале» обнаружил бадью старую, не сваять ли на её основе напольный уличный вазон для какой-нибудь агавы? Цемента там море, щебень по большей части так и валяется около ограды, фантазия у меня оживилась и залихорадила. Да, и надо Гале позвонить! Я ж теперь с телефоном! Можно Соколу звякнуть, у него же дитя должно было родиться! Олесю тоже давно не звонил…

После всех гигиенических процедур и доедания всего ассортимента бутербродов ищу свой телефон. Ух ты! За два дня работы в него наприсылали столько спамной рекламы! Дорвались! Так, есть непринятые звонки? Странно. Оба с незнакомых номеров. Сегодня несколько раз оба звонили, когда я на улице дорожку устраивал, и ещё раз, когда Мазур уволок меня трахаться. Перезванивать или нет?

Сначала решил позвонить Олесю. Хм, телефон выключен. Потом Мишке Соколову, моему напарнику по общаге, три года как никак прожили в одной комнате! Он меня старше на курс, отличный архитектор! Сейчас, правда, преподаёт в нашей же академии, консультированием подрабатывает. Год назад Мишка женился. Как и следовало ожидать, у приятеля уставший, замотанный голос, на заднем плане кричит ребёнок. Я по-быстрому Мишку поздравляю, интересуюсь, кого родили (пацана), как назвали (Сергей), как Маринка (кормит), как жизнь (хуёво — это шёпотом)… Потом и Мишка осторожно высказался:

— Тут мне сообщили, что ты вроде как умер… представляешь! Якобы тебя убили. Да ещё сообщили в день, когда Сергуня родился. Я одновременно и в честь отцовства, и по тебе пьяничал. Типа поминок, прикинь. Звоню тебе, а телефон не отвечает. Вот и поверил…

— Неее, живой, — оптимистично вставляю я, — видать, буду долго жить!

— Но я потом понял, что ты жив. Ко мне приходили какие-то мужики, разыскивали тебя. Причём приходили дважды, разные. Ты популярен! Это у тебя проблемы такие?

— Уже всё нормально!

Долго говорить с Мишкой не стал, услышал, что у него всё сносно, и достаточно общения. Только «отбой» нажал, как телефон опять запиликал. Ага! Один из незнакомых номеров!

— Аллё!

— Это Стась Новак?

— Да…

— Вы… ты меня, возможно, не помнишь. Я одноклассник твоего брата, меня Игорь зовут. Шорохов Игорь. — И у меня вдруг заныло в груди. Я не помню этого Игоря, но точно знаю, что ничего хорошего он мне не скажет. — Мне ваш… твой телефон Олесь дал. Велел сообщить, если что… Во-о-от…

— Что случилось?

— Он умер. Позавчера.

— …как? — я буквально осел на пол, внутри что-то ухнуло и через это маленькое слово вырвалось наружу, оставляя пустоту.

— Передоз. К этому всё шло. Я сожалею, что пришлось звонить именно мне. Просто Олесь незадолго оставил мне твой телефон. И просил передать, что ему не за что тебя прощать. Что ты ни в чём перед ним не виноват.

— …Игорь, это что же… самоубийство? — дрожащим шёпотом спрашиваю я.

— Нет. Он просто предполагал, что уже не жилец. То была редкая минута без дури, перед очередной ломкой. Он сидел на тяжёлых и уже вводил грязную дурь. Его нашли на улице уже мёртвым. У него и руки, и пах в рубцах и синяках от инъекций и резинки. Видимо, он обкололся в каком-то притоне, а там, как увидели, что он в аут ушёл, вытащили его на улицу…

— …ты звонишь из Смоленска?

— Да. Я видел ваших родителей. Они сказали, что похороны завтра. Хоронят на седьмом километре. Похороны в час дня. Приедешь?

— Да… должен.

Вот и всё. Вот и все мои «весёлые выходные». Дышать как-то трудно, но и плакать не могу. Зараза Олесь! Какого чёрта? Бамс! Бамс! Бамс! Стучу кулаком об пол. Какого чёрта ты превратил свою жизнь в это дерьмо? Ведь год назад ты вылечился уже! Уже жить начал! И ещё послания мне какие-то шлёт! Уёо-о-обо-о-ок! Я из-за него здесь… О-о-олесь, как так? Что делать-то сейчас? И опять звонит телефон!

— Аллё.

— Здравствуй, Стась.

— Э-э-э…

— Да, это я. Ты ведь уже знаешь о своём брате?

— Знаю! Я знаю, что это ты, подонок, виноват в его смерти!

— Тщ-щ-щ… Ну-ну! Каждый сам выбирает свой путь. Он выбрал этот. Никто насильно его на герыч не подсаживал. Даже такой сукин сын, как я. Я перед ним точно не виноват!

— Зачем звонишь?

— Давай я за тобой приеду. Привезу тебя на похороны.

— Нет. Доберусь сам.

— Стась, ты можешь не успеть! Я обещаю, что…

— Нет!

— Стась, я хочу помочь!

— У меня есть тот, кто мне может помочь!

— Не тот ли, что тебя чуть не убил?

— Тебя не касается!

— Я бы не посмел тебя калечить!

— Иди на хуй! И не смей ко мне подходить на похоронах! Слышишь?

— Давай я тебя привезу…

— Я всё сказал! — и я судорожно жму «отбой», услышав напоследок, как Стоцкий крикнул:

— Всё равно будешь!..

Даже хорошо, что Стоцкий позвонил. Злость и ненависть к этому ублюдку меня подстегнули к действиям. Ищу свою сумку, там есть и паспорт, и остатки денег. Переодеваюсь, вызываю такси. Закрываю дом и ворота. Мчу в салон к Гале. Надо занять денег.

Гала сначала обрадовалась, но когда узнала, по какому я поводу, помрачнела.

— Что же ты, сволочуга, у своего Мзурова не попросил денег?

— Его нет в городе, он уехал.

— Так он тебе яйчонки твои повыдёргивает за такое своеёбие!

— Он и не узнает, уехал на три дня, а я завтра после похорон сразу обратно. Успею.

Гала дала денег. Я успел на поезд. Правда, билет только на боковушку возле туалета. Но всё равно спать не мог. Свистит в голове, пустота в груди не заполняется, гулко бухает сердце в такт рельсовым стыкам. Наутро в Смоленске чувствовал себя абсолютно невменяемым, абсолютно измочаленным, разодранным в клочья. И эти клочья ничего не чувствовали, не болели, омертвели. Благодаря этой омертвелости смог пережить ужасную сцену на кладбище: ненависть на губах матери, резкие движения отца, любопытство в глазах немногочисленных «провожатых» тела в мир иной. Благодаря этой омертвелости не кинулся на Стоцкого, который стоял поодаль — ему неинтересны похороны, он здесь ради меня. Мне пришлось уйти до того, как установили крест. Скрылся вглубь кладбища, сидел на маленькой скамеечке рядом с могилой молодой когда-то девушки со смутно знакомым именем Серафима. Только здесь пробило на слёзы. Но сквозь горькую влагу успел разглядеть Стоцкого, который ходил вокруг могил, вертя головой. Меня ищет. Я упал наземь, рядом с холмиком Серафимы, защищаясь скамейкой и прислонённым к ней старым безобразным венком. Пока мёртвые меня укрывали от подонка Стоцкого, прочитал на грязной ленте отрывок из похоронной эпитафии: «Спи спокойно…» Стоцкий прошёл мимо, а я неожиданно заснул. Организм включил систему защиты. И мне снилась Серафима, которая говорила, чтобы я простил, чтобы я не лежал на холодном, что мне ещё рано…

***

Билетов на поезд не было. Пришлось покупать билет на электричку до Вязьмы. Тем более меня — грязного, очумевшего, плохо говорящего — могли бы и не пустить в фирменный поезд. Ехал всю ночь, вдыхая противный сладковатый запах допотопного вагона. В Вязьме бродил туда-сюда целый час. Местный бомж дал глотнуть водяры. Наверное, признал за своего. В Москве сразу отправился к Мазуру, к чертям собачьим!