Фридолин, нахальный барсучок - Фаллада Ганс - Страница 6

— Тьфу! Да от тебя человечьим духом пахнет! Убирайся-ка ты туда, откуда пришёл! В нашем вольном лесу тебе делать нечего, ты не наш, ты чужой!

Изолайн и правда ночь за ночью кружил подле лесничества, тоскливо поглядывая на свет в окошках. А однажды забрался даже во двор, надеясь найти в своей миске хоть какие-нибудь остатки пищи. Но вместо него, Изолайна, в конуре жил теперь чёрный лохматый пёс. И стоило ему учуять лису, он тут же выскочил и так громко залаял, что Изолайн поспешил убраться подальше в тёмный лес.

Так неопытный лисёнок бродил по Меховскому лесу, не находя нигде себе ни пристанища, ни корма, ни помощи. Забегал он и в Брюзенвальдское лесничество, и в Томсдорфский сосняк, потом на вересковую пустошь, оттуда на участки Аалькастен и Фегефейер, но всюду было одно и то же: никому-то он не был нужен, нигде-то он не находил для себя уголка.

Поэтому он всё снова и снова возвращался в свой родной Меховской лес, как будто только в нём и мог найти своё счастье… Но и там его однажды ночью учуяли две отбившиеся деревенские собаки и погнались за ним. Гнали они его из букового в сосновый лес, из соснового через загородку в открытое поле, потом по ржаной полосе, через картофельное поле, гнали всё дальше и дальше…

Неслышно, вытянувшись словно стрела, мчался Изолайн во мглистой ночи, спасая свою жизнь, а собаки, с пеной у рта, громко лая, неслись по его следам. В конце концов в открытом поле кровавые эти разбойники нагнали бы лисёнка, но тут неожиданно впереди показалась деревня. Не раздумывая, Изолайн ринулся по главной улице. А вот собаки, удравшие в лес как раз из этой самой деревни, чтобы ночной порой вволю поохотиться в лесу, вдруг затихли. Должно быть, испугавшись, что их побьют, они оставили след и с нечистой совестью, поджав хвосты, удрали каждая в свою конуру.

Изолайн пронёсся через деревню, выскочил на околицу и юркнул между двух камней под куст терновника, где, чуть отдышавшись, вновь предался размышлениям о своей горькой участи. Ночная погоня так далеко увела его от родных мест, что нечего и думать было о возвращении в лесничество, о славной девочке Улле и ещё более славной миске со сладким молоком.

Так и лежал он, загнанный до полусмерти, в придорожной канаве, весь в болячках, со шкурой, разъеденной чесоткой, не зная, что же ему дальше делать. Вокруг простирался огромный, не ведающий жалости мир, где никому никакого дела не было до лисёнка Изолайна…

И покуда он так думал, на чёрном ночном небе мерцали звёзды, как они мерцали над миллионами других лисят, живших когда-то и затем умерших, и никто никогда так ничего и не узнал о них.

Но вот забрезжил рассвет, и Изолайн встрепенулся: роса легла на шкурку, ему стало холодно, и он побрёл дальше вдоль дороги, в сторону от деревни. Недалеко он отбежал от неё, как услышал кваканье лягушек на выпасе Августа Шмидта. Туда он и свернул и тут же сцапал двух попрыгуний. Значит, повезло ему, уж очень нужен был такой завтрак пустому желудку! Затем он побежал дальше вдоль дороги, которая постепенно стала подниматься. Изолайну нравилось здесь, хотя, по правде говоря, укрыться негде было — уж очень всё голо кругом, дорога песчаная, малоезженая, повсюду в поле разбросаны серые валуны, а между ними — бурно разросшаяся ежевика, терновник, дикие розы, дорн. При первых лучах солнца справа от дороги сверкнуло большое озеро, из прибрежных камышей доносилась песнь лягушек, да слева от дороги тоже, должно быть, была вода.

Итак, Изолайн продолжал свой путь, остановившись только один раз, когда впереди заметил несколько строений, — то был одинокий хутор, вокруг которого лисёнок предусмотрительно сделал крюк. Со двора послышалось звяканье цепи и злобный лай. Это лаяла Аста — утренний ветерок донёс до неё запах Изолайна. Но лисёнка лай не испугал — впереди уже виднелся высокий лес, Большой буковый лес, и Изолайн, миновав опушку, скрылся под его сенью. Тут ему перебежала дорогу мышь — хап! «Может, мне тут полегче будет, чем до сих пор!» — подумал лисёнок, принимаясь за тщательное исследование незнакомого края.

Три дня у него ушло на это, но зато потом он знал здесь всё до последнего муравейника. На самом деле этот прекрасный буковый лес не велик и человек проходит его в длину за полчаса, а поперёк — за четверть. Ну, а такое расстояние как раз очень подходило лисёнку. Не учуял Изолайн здесь ни одной другой лисы, да и люди, кажется, здесь редко показывались. Зато всякого корма было вдоволь.

«Теперь надо найти жильё», — подумал Изолайн. Не хотелось ему больше ночевать в противных кроличьих норах, а то и просто под кустом. Хорошо бы найти настоящую лисью нору со многими ходами и выходами, из которой легко удрать, если подойдут люди или собаки! Изолайн и сам мог бы вырыть себе нору, лапы у него были достаточно сильные, но ведь, во-первых, мама никогда не показывала ему, как надо рыть нору, а во-вторых, он был слишком ленив. В Большом буковом лесу он сразу же нашёл три лисьих норы и по дерзости своей решил, что вполне может выбрать себе одну из них. Нору у кроличьего обрыва, в которой жила когда-то молодая барсучиха Фридерика, он сразу отверг и по той же самой причине, по какой она не понравилась матушке Фридезинхен: чересчур уж открыто она была расположена, а стало быть, и не безопасна. Старую лисью нору, в которой теперь устроилась матушка Фридезинхен, он тоже не одобрил — слишком уж сыро и гнило было в ней.

Значит, оставалась нора под высокими светлыми буками на южном берегу Цансенского озера, где теперь в одиночестве обитал Фридолин. К ней-то и стал присматриваться Изолайн. Разумеется, о том, чтобы овладеть столь желанной квартирой силою, не могло быть и речи — исхудавший лис был чересчур слаб. Он, шпионя, уже не раз видел, как нежился на солнышке упитанный и клыкастый барсук. Но это не отпугнуло Изолайна: с тех пор как он покинул Меховский лес, он стал уверенней в себе; здесь, в Буковом лесу, счастье должно ему улыбнуться, и он непременно добудет себе хорошую нору. Изолайн даже решил, что барсук охотно примет его к себе в жильцы, хотя первая попытка подъехать к Фридолину потерпела неудачу.

Когда в яркий летний полдень барсук, тихо похрюкивая от удовольствия, грел на солнышке своё брюшко, Изолайн, волоча от подобострастия тощее пузо чуть не по самой земле, подобрался к нему и улёгся рядышком. Так они и лежали некоторое время: один на спине, другой на животе, один — сонный от сытости, другой — притаившись, с хитро поблёскивавшими глазками.

Фридолин, потревоженный столь необычным образом среди самых сладких сновидений, от неожиданности так и застыл. Лишь время от времени он осторожно косился в сторону нежданного гостя. Ни разу в жизни не видел он лисы, и эта показалась ему чем-то похожим на ненавистных собак. К тому же от неё ужасно пахло, а для чувствительного барсучьего носа подобная вонь была просто невыносима.

Вообще-то Фридолин отнюдь не отличался прыткостью, но вонь заставила даже этого тугодума соображать побыстрей. Он решительно повернулся и хватанул Изолайна зубами. Взвизгнув, лис вскочил и приударил в кусты. Фридолин же, разгневанный столь наглым нарушением своего одиночества, удалился в нору, где всегда царил приятный мрак, и в полудремоте стал размышлять о несправедливости такого мироустройства, когда даже самый добропорядочный барсук лишён возможности мирно погреть своё брюшко на солнышке.

Целых два дня выжидал Изолайн, прежде чем вновь решиться подойти к зубастому отшельнику. Но на этот раз он поступил хитрей. Смиренно расположившись на почтительном расстоянии от барсука, прямо в пыли, он притащил в зубах подарок — большого ужа, не проглотить которого стоило немалых усилий: от голода у Изолайна урчало в животе.

Фридолин покосился раз, покосился два… Жирный, почти в метр длиной у?ж — недурной обед!

Тем временем Изолайн, прижимаясь животом к земле и всем своим видом выражая почтительность и смирение, подбирался всё ближе и ближе к барсуку и под конец выплюнул ужа прямо ворчуну под нос. Фридолин не заставил себя просить и тут же уплёл поднесённый ему дар. А Изолайн, сидя на задних лапах, добродушно поводя правилом то вправо, то влево, жадными от голода глазами следил за тем, как уж исчезал в пасти барсука. От зависти у лисёнка слюни капали.