Три романа Синди Блэка - "Графит" - Страница 50

Теплые руки легли на его плечи.

— Стоп! Тебе тут падать от силы метр, но все-таки неприятно! Поля-то нет.

Синди моргнул и открыл глаза. Никаких зрителей, кроме осветителей и госпожи Гелерт не было, в зале было тихо, клубились пылинки в лучах прожекторов, и темнота укрывала пространство за сценой. А он и правда уже готов был отрабатывать программу. Но самое главное: там, в его воображении, когда вся «Альфа» была полна народу, страха не было. Было предвкушение, страсть, готовность работать, а страха не было.

— Ты выйдешь и сделаешь это.

— Выйду и сделаю, — кивнул Синди, хотя вопроса Саймон не задавал.

— Господа, десять минут прошло! — недовольно окликнула их охранница.

— Уже уходим! — отозвался Саймон и спрыгнул с площадки на сцену. Синди поспешил за ним.

— А теперь чеши домой, — велел ему лидер уже на улице. — Чтобы завтра был свежий и бодрый, а не как сегодня!

— А ты? — вырвалось у Синди.

— А у меня еще встреча.

По его довольной улыбке Синди догадался, какого характера эта встреча и фыркнул.

Уже подходя к остановке флаера, он кинул взгляд на оставшееся позади мерцающее голубоватым светом здание концертного зала и чуть улыбнулся. «Альфы» он больше не боялся.

Декорации вскоре были готовы, группа начала репетировать в «Альфе», и Синди поначалу с детским восторгом следил, как по велению операторов зал обрастает лесом. Шарлот настояла, чтобы все помещение, а не только сцена, на время концерта превращалось в чащу. Танцор специально старался приходить минут за десять до начала репетиции, поборов свою непунктуальность, чтобы смотреть, как сначала возникают в полумраке мощные стволы деревьев, как обрастают листвой корявые ветви, как поднимается с пола иллюзорная трава, как начинают порхать между ветвями красно-черные и фиолетово-черные бабочки. На сцене же декораторы развернулись во всю мощь своего таланта и способностей техники — сначала Синди не удержался и потрогал ближайшее дерево, чтобы убедиться, что это голограмма, а не пластик или вообще живое дерево. Конечно, материальные декорации безнадежно устарели, никому бы и в голову не пришло создавать чащу из подручных средств, но иногда так и тянуло ткнуть в ближайший куст пальцем, чтобы убедиться в его иллюзорной природе.

Его площадку подняли, но, как и обещала Шарлот, не на головокружительную высоту, оставив в хитросплетении ветвей окно, в котором Синди предстояло демонстрировать свои способности. Площадку оплетал «терновник», угрожающе выставивший свои безобидные, но опасно выглядящие шипы. Вообще получившийся у оформителей лес иначе как дремучим назвать было нельзя — черные узловатые ветви, кривые стволы, шипы и иглы со всех сторон, корявые корни, узкие темные листья… Что ж, для выступления «Черной Луны» светлая полянка совершенно не подходила.

Шарлот одобрила его мысль о трансформации гусеницы в бабочку. На этой простенькой идее и держался образ Синди во время всего шоу. Сначала плавные извивающиеся «гусеничные» движения. Потом замирание, переход к неподвижности — окукливание. Затем превращение.

В отличие от крыльев, которые, как обещала восторженная Шарлот, должны были стать шедевром голоискусства, ткань для кокона иллюзией не была. Дизайнер и танцор долго думали, как именно представить «окукливание», пока не нашли выхода: пропитанная специальным составом легко приставала к телу и застывала, чтобы через несколько минут отвердеть, а после рассыпаться в прах. Подписывая смету, Смит стонал, что некоторые креативщики решили разорить группу, а его лично — загнать в гроб. Впрочем, подобные его высказывания никто не принимал всерьез, включая Синди.

До этого танцору никогда не приходилось работать с чем-то, кроме собственного тела, и новая задача неожиданно увлекла его. Синди не отпугивал даже запах — пропитывающий ткань состав пах нашатырем, и никакие отдушки не спасали. И то, как лип к телу влажный «кокон», тоже нельзя было назвать приятным ощущением. Но сам процесс поначалу завораживал: подхватить тонкую легкую полосу, приладить к коже, чувствуя, как ткань пристает намертво — Синди в первый раз испугался, что потом она не оторвется и не рассыплется, как было обещано — накрутить, подхватить следующую, да так, чтобы это было красиво… Застывая, «кокон» помогал постепенно остановиться, сковывая движения. В такие моменты танцор чувствовал себя не то ожившей статуей, не то и в самом деле куколкой. Какое-то время полной неподвижности, а потом затвердевший «кокон» осыпался, а за спиной новорожденной бабочки раскрывались по команде оператора крылья — адская смесь красного, черного, фиолетового и золотого. Проекторы закрепляли у танцора за спиной на ремень — клеям и присоскам не доверяли, тем более что последние оставляли заметные синяки. Следов, которые оставлял Саймон, Синди хватало за глаза.

— Упаси тебя бог упасть на спину! — наставлял его Смит. — Техника стоит диких денег!

— Как не падать? Вот так? — Синди прогнулся назад в пояснице, так что оказавшийся рядом Металл предпочел поймать его за шиворот. Ужас и гнев в глазах Смита был ему наградой, а также получасовая лекция на тему, сколько стоит один проектор и как долго и мучительно танцор будет расплачиваться, если что-то испортит. Менеджер распалился и довел бы Синди до обморока (не столько гневом, сколько занудством), но танцора спас Мелкий, у которого к Смиту был какой-то вопрос.

Впрочем, названная сумма достаточно впечатляла, чтобы Синди не рисковал техникой без надобности. Но падения и резкие прогибы ему на этот раз не требовались, хотя он не прекращал эксперименты, пробуя то одно, то другое.

— Как ты собираешься выступать? — спросила однажды Шарлот. — Я думала, ты проверишь несколько вариантов и будешь оттачивать программу. А у тебя каждый раз разные движения.

— Понятия не имею, — беззаботно отозвался Синди. И в ответ на изумленный взгляд пояснил: — Как Саймон споет, так и станцую.

— Но у Саймона же программа выверена! Он поет на каждой репетиции одни и те же песни.

— Так поет-то по-разному! Там интонация изменится, здесь… — Синди не знал, как объяснить, что песня, спетая накануне и песня, спетая сегодня существенно отличаются, хотя текст и музыка была одними и теми же. Он хорошо чувствовал эту разницу, поэтому, оставаясь в рамках образа, изменял танец, оставляя только «костяк» — основные движения, которые трогать не стоило в любом случае. На этот скелет нарастала плоть — те мелкие жесты, переходы, развороты и прочее, что могло, оставив общую суть, изменить настроение танца. Все это, запинаясь и злясь на собственное косноязычие, он попытался объяснить Шарлот.

— Занятно, — задумчиво сказала та. — И кто тебя этому учил?

Школа академического танца таких знаний не давала, поэтому Синди честно ответил:

— Сам. Смотрел, слушал…

— Занятно, — повторила Шарлот. — Значит, ты следуешь за музыкой… А просто так мог бы танцевать? В тишине?

Синди даже растерялся от этого вопроса. Музыка и танец были связаны в его сознании неразрывно, музыка вела, тело подхватывало…

— Мог бы. Но мне все равно надо представлять мелодию. Без нее никак.

Шарлот кивнула и больше не пыталась узнать, как именно Синди собирается выступать. Тем более, что результаты его усилий на репетициях она видела, а халтурить танцор не умел.

День концерта пришел внезапно. Только что еще было времени сколько угодно, можно было не беспокоиться, потому что на репетиции оставалось еще уйма дней, часов, минут и секунд, а тут вдруг оказалось, что завтра вечером — уже все. Первое серьезное выступление. Первый концерт с «Черной Луной».

Синди накануне ночевал дома, и утром Тим чуть ли не силой впихнул ему в руки чашку какого-то травяного отвара, «а то на тебе лица нет». Танцор на самом деле изрядно переживал — он успел сработаться со всеми в группе, привык к «Альфе», наизусть помнил программу… но ничего из этого не помогало против мерзкого волнения. «Если я так буду каждый раз дергаться, то от меня ничего не останется к концу года».