Ненависть (СИ) - "Александра-К" - Страница 41

Глаза хозяйки борделя как-то странно блеснули, когда Ремигий потребовал привести Рыжика. Умудренная опытом женщина кусала губы и не отвечала. Потом все нашла слова:

– Мы можем предоставить не менее прелестного юношу – у нас новый фаворит …

Ремигий надменно поднял брови:

– Я уже выразил свое желание, мне нужен Рыжик!

Хозяйка что-то мямлила, потом воин просто взревел в ярости:

– Да выполните вы мое желание или нет!

Хозяйка, униженно кланяясь, ответила:

– Увы, нет, господин! Мальчик сбежал!

Наместник зло засмеялся:

– Ну уж не из этого дома, здесь охрана почище моей. Я хочу его видеть!

Хозяйка молчала, воин яростно спросил:

– Мне что, сотню охраны поднять для того, чтобы вы мне показали мальчишку?

Хозяйка склонила голову, потом очень неуверенно сказала:

– Господин, вы не сможете получить удовольствие с ним, он сильно покалечен и теперь никогда не сможет доставлять наслаждение…

Воин, чувствуя неладное, уже тише спросил:

– Что произошло?

Хозяйка пожала плечами:

– Не более, чем досадная случайность: во время работы Рыжик был сильно изуродован и теперь не подходит для услаждения гостей.

Воин уже просто взревел:

– Хватит, ведите к нему!

Перепуганный шепот охраны и распорядителя, хозяйка только пожала плечами, ну, коли угодно посмотреть на калечного, кто ж спорит…

Какая-то бесконечная лестница вниз, подвал, полуоткрытая дверь в крошечную комнатушку. Запах сырости, плесени, крови, запах болезни. Голые деревянные доски, на которых кучка тряпья. Уже не ожидая увидеть ничего хорошего, воин подходит ближе: изорванные дорогие одежды все в крови, спутанные, потемневшие от запекшейся крови рыжие волосы. Мальчишка лежит, скорчившись, воин осторожно касается плеча, тот вздрагивает от боли, поворачивает голову, одна сторона лица – сплошной синяк, глаз закрылся из-за отека, вторая сторона повреждена меньше, видны черные потеки на щеках, подбородок измазан алым, – это не кровь, – размазавшаяся краска для губ, а черные потеки – от слез. Ему даже лицо никто не удосужился вытереть от грима. Губы пересохли и потрескались, кожа лба горячая – его лихорадит. Мальчишка принес немалые деньги заведению, – судя по той плате, которую отдал Наместник за ночь с ним. А его даже никто не подумал напоить и перевязать. Рыжик, видимо, узнав лицо Наместника, отворачивается с тихим стоном, пытается спрятаться. Наместник глухо спросил:

– Кто? Кто его так?

Охранник пожал плечами:

– Он купил его на всю ночь, мы не видели лица господина…

Ага, так я вам и поверил, еще скажите, что был в маске…

Наместник стоит в замешательстве – хотел просто отдать мальчишке деньги за ту науку, что он ему преподал, но сейчас-то что делать – пропадет ведь, заморят голодом и жаждой, умрет от лихорадки. Глухо спрашивает:

– Какова цена его после всего?

Охранник пожимает плечами – он не знает. Мальчишка мертво молчит – не привык жаловаться. Воин, внезапно решившись, стягивает с плеч дорогой меховой плащ, вышитый золотом, приподнимает юношу, тяжко вздыхает: под спиной и ягодицами – подсохшее кровавое пятно, он, похоже, просто истекал кровью несколько часов и никто не захотел помочь. Рыжик вздрагивает от боли, но… ни звука. Воин осторожно заворачивает его в плащ, безнадежно измазав мех кровью, поднимает на руки. Спокойно говорит:

– Я забираю его себе. Завтра пусть кто-нибудь оговорит цену, я хочу его купить.

Лицо охранника прячет издевку – за такую падаль деньги платить! Управляющий, отмерев наконец, непрерывно кланяется, радуясь тому, что легко отделался. Рыжик лежит на руках воина неподвижно, только вздрагивает, когда Наместник оступается на неровном полу. Что скажут Мыш и Альберик – даже не хочется думать, но… отчаянно жалко юношу с маленькими веснушками на скулах…

Грохот открываемой ногой двери – встревоженный Альберик поспешил ко входу и остолбенел, – Наместник вносил в дом замотанного в дорогущий плащ окровавленного юношу. Хозяин зло выдохнул:

– Альберик, открой одну из комнат и беги за лекарем – мальчишке совсем плохо…

Альберик только молча открывал и закрывал рот – слов просто не было, от ужаса он потерял голос. Воин бешено рыкнул на него, плечом выбил дверь в какую-то ближнюю комнату, внес Рыжика туда, уложил на пыльное покрывало – Боги с ней, чистотой, хотя бы боль уменьшить. И вдруг застыл, почувствовав взгляд, медленно повернулся – за спиной стоял полуодетый Эйзе, видимо, шум разбудил. Крылья носа раздувались, сначала воин подумал, что от гнева, но нет – Мыш принюхивался. О Боги – тонкий запах благовоний Рыжика пробивался сквозь мерзкий запах крови и боли, запах свежескошенной травы. И Эйзе, видимо, вспомнив, что уже чувствовал его на воине, молча шарахнулся из комнаты, грохнула дверь, идущая в сад.

Была уже глубокая ночь, воин с ужасом понял, что Эйзе рванется через забор, и его снова начнут ловить.Он грозно взглянул на Альберика и выбежал за мышонком. В саду было тихо. Ни плача, ни движения. И это испугало воина еще больше, чем гневный крик или плач. Ремигий тихо позвал: «Мыш, ты где?» Молчание. Он стал осторожно продвигаться к стене сада – мальчишки нигде не было. То,что твари затаивались так, что во время облав умудрялись напасть сзади, он знал, но где искать Мыша в темноте? Тихий шорох возле стены, на шипе терновника, заросли которого у стены, клочки ткани рубашки. Воин всматривается в темноту – неужели в терновник забрался? Да, точно – в кусте небольшой ход, а в глубине – белеется рубашка Мыша. Ремигий просто осел на землю. Ну что теперь делать, как его тащить оттуда, наверняка ведь весь исцарапан острыми шипами. Воин вгляделся в темноту куста, спокойно сказал:

– Малыш, вылезай оттуда. Я перед тобой ни в чем не виноват. Пожалуйста.

Тишина, только в глубине яростным синим светом горят глаза твари. Было дело – они еще не боялись тогда передвигаться ночью, твари нападали, их не было видно, только горели разноцветные огоньки глаз. Стреляли по глазам, и, если не попадали с первого раза, то стрелок уже не выживал, твари приближались мгновенно. Мыш молчал, и это пугало. Воин осторожно продолжал:

– Мыш, пожалуйста, я прошу.

Время работало против Рыжика – он нуждался в помощи, а воин тратил время на уговоры Эйзе. Но что делать, если мышонок отчаянно приревновал, да и повод был… Что уж греха таить…

Мыш пошевелился в глубине куста, тихо пискнул, видимо, напоролся на шип. Воин ласково повторил:

– Мыш, ну вылезай же…

Слава Богам, что забился в куст, а не попытался уйти из усадьбы – ведь поймали бы и снова был бы припадок. Ремигий с отчаянием сказал:

– Мыш, в последнюю ночь тебе ведь не было больно со мной? Мыш, ведь это из-за Рыжика – он объяснил. Мыш, прошу – ему очень худо, его сильно покалечили, помощь нужна…

Тихое злое шипение в ответ. Воин ласково спросил:

– Мышонок, но ты же не змея, зачем шипишь? Давай ты потом мне все скажешь, вылезай, ладно?

Шевеление в глубине куста. Ремигий продолжал уговоры, сейчас можно было только лаской и никак иначе. Мыш сердито шипел и попискивал, но, по крайней мере, что-то отвечал. Воин повторял уговоры снова и снова. Да, конечно, виноват перед Мышом, но сейчас не время обижаться.

– Мыш, давай, ты потом мне все руки искусаешь – чтобы я понял, как тебе больно, но потом… Мыш, очень прошу…

Дрожащий голос в ответ:

– Тыыы, ты им не побрезговал… Запах его на твоем теле… Ты с ним был…

Воин вздохнул с облегчением – заговорил, слава Богам…

– Мыш… Выходи, а?

Ну как сказать, что не нужен Рыжик, совсем не нужен. Мыш нужен возлюбленный… Треск рвущейся ткани, отчаянный писк Эйзе – он вылезает из самой чащи куста на четвереньках, личико поцарапано, перемазано землей, на щеках промытые в грязи дорожки от слез. Похоже, Альберику придется купать его снова – весь в земле. Одежда изорвана так, словно его бросили в мешок с сотней кошек. Зло пищит:

– Тыыы, зачем ты с ним?

Ремигий вздыхает: