Крещендо (СИ) - "Старки" - Страница 7

Я осторожно выхожу из шкафа, прокрадываюсь к окну. Вижу, как ублюдок открывает перед мамой дверцу какой-то большой черной машины, ЦЕЛУЕТ РУЧКУ, захлопывает дверцу, машет уходящей машине вслед. Потом Май вдруг поворачивается к дому и внимательно смотрит прямо на меня! Конечно, он не может меня видеть, но мурашки по спине затанцевали какой-то судорожный твист. Страшно! Завтра в школе он меня прихлопнет, даже мокрого места не останется! Чего же это я ему так нужен-то оказался?

Май, наконец, надевает шлем, залихватски усаживается на мотоцикл, резко его взводит, нервно разворачивает и удаляется! Ура! Пока жив и свободен! Ищу телефон, понимаю, что тот выключен, исправляю и звоню маме. Выслушал много ценных советов и обстоятельный рассказ о беседе с чудесным мальчиком Маем. Мама велела за него держаться! Ага! За какое место? Потом еще масса указаний по музыкальной подготовке и чмок в трубку. С завтрашнего дня за мной будет тетя Анечка присматривать!

Я примерный ученик, еще литературу почитал! Но к десяти вечера стало совсем одиноко и тоскливо. Взял свою любимицу - Лидочку. Пожалел, погладил по гладкому стану: «Трогали тебя тут всякие уроды!» Провожу пальцем по фигурным эфам: «Ты у меня самая лучшая!» Достал ноты и решил, что буду репетировать, художника нет, а с первым этажом звукоизоляция хорошая! Правда, духота! Несмотря на то, что я и так уже с час по дому в плавках рассекаю, батареи палят, как бешеные, поэтому решил хотя бы ненадолго балкон открыть. Понятно, что картина не из мира импрессионизма, а что-то из сюрреализма! Тощий растрепанный парень в нежных плавках стоит в свете торшера, почесывает иногда голой ногой другую ногу, на полу пивная кружка с кефиром, в углу в беззвучном режиме работает телевизор - что-то мелькает типа камина - и музыка! Романтический Григ! Мне еще учить и учить! А пассажи сложные, аппликатура на взрослые пальцы, да еще и нет пианино! Но занимаюсь с упоением! Занимаюсь со своей девочкой, она поет то плавно, то страстно. Жалуется мне на ублюдка и его мерзкие пальцы! Радуется, что кое-что получается исполнить легко и сразу! Мы общаемся с ней не менее двух часов, с перерывами на кефир. Иногда, лёжа на полу, приходится разбирать ноты голосом. Но когда часы забили двенадцать, всё-таки решил, что нужно остановиться, люди-то поди спать хотят, а сонаты Грига на колыбельные не тянут! Да и холодно стало, сквозняк от балкона, ещё простыну!

Поворачиваюсь к балкону, хочу пройти к нему, чтобы закрыть… и чуть не обделался тут же. В проходе, прислонившись к косяку, стоял Май. И выражение его лица не позволяло сомневаться: ко мне пришел конец!

— Ааа! — шепотом закричал я, рефлекторно отходя назад, сжимая Лидочку за гриф.

А этот самый «конец» почему-то стоит, как замороженный, распахнув глаза свои, которые из масляных в стеклянные превратились. И стоит! Гипнотизирует меня, что ли? Я первый выхожу из ступора, вытягиваю смычок в качестве рапиры: «Защищайтесь, сэр!»

— Что тебе здесь надо? — по-мушкетерски прохрипел я, и не сдержался: — Ублюдок!

Май встряхнул головой и расстеклянил глаза:

— Вот на концерт пришёл! Это Григ?

— Нужно было билеты сначала купить! Григ!

— А лишних билетиков не было! Поэтому я скромно на галёрочку! Соната для скрипки?

— И что, на галерке - весь концерт? Или только что влез? Да, номер три.

— Может, и не весь концерт, я же не знаю, когда он начался! С часик! Но Григ-то сложно!

— С ча-а-асик! — и на Грига у меня уже хватило, у меня дыхание спёрло, не хило я шоу для него устроил, и ведь даже не кашлянул!

Май совсем освоился и прошёл вокруг меня.

— Признайся! Прятался от меня сегодня?

— Пошёл ты!

— Значит, прятался. Я надеюсь, не дома, в шкафу, например?

— Пошёл ты!

— Я же предупреждал тебя, чтобы ты был поосторожнее, обращаясь ко мне!

— Отвали от меня! Я сейчас в полицию позвоню! Незаконное вторжение в приватную территорию!

— Да уж привата тут до чёрта! Позвонит он! Ты, мышонок, лучше пискни что-нибудь о том, почему тебя опять не было сегодня в студии?

— А я и не собираюсь туда приходить! Пою плохо, гитара — не моё, тебя ненавижу! Что мне там делать?

— Что это ты меня ненавидишь? Я тебе ничего и не сделал ПОКА!

— Зато Арсену сделал! И вообще от таких, как ты, нужно держаться подальше!

Май выгнул бровь и сделал злобную маску. Наступает на меня и хвать за смычок-рапиру.

— Хватит лирики! Пофиг мне, кого ты там ненавидишь! Ты мне нужен в группе! Со скрипкой! У нас есть новая песня, баллада. Хочу, чтобы ты сыграл соло!

— Завидуешь славе «Апокалиптики»?

— Ммм? Значит, не только Григ? Но у «Апокалиптики» не скрипки, а виолончели… Не хрен тут умничать! Ты приходишь и репетируешь с нами соло!

— Почему я?

— Потому что ты — хороший исполнитель!

— Для твоей, я извиняюсь, музыки сойдет любой исполнитель!

— Ты вновь заедаешься на мою музыку? — угрожающе наступает ублюдок.

— Я не буду играть в твоей долбанной группе! Уходи из моего дома!

В его глазах зажигается бешенство, ублюдок вырывает смычок из моей руки, размахивается и… прижимает смычком за шею прямо под подбородком, типа приподнимает мое лицо. Я обнимаю Лидочку, стараюсь отступать, гад наступает, припирает меня к стенке. Блин, мне реально страшно! Ублюдок говорит неожиданно елейным голосом:

— А если я тебя попрошу?

— А ты умеешь просить? По-моему, это не твой стиль!

— Ты не знаешь, как я умею.

Май вдруг бросает смычок на ковёр, делает ко мне широкий, решительный шаг. Проводит двумя пальцами, обеими руками мне от локтей до плеч, до шеи, захватывает мою голову ладонями и… мамочки, целует и прямо в губы! У меня просто шок! Никогда никто раньше не… Он очень-очень нежен, он не втягивает меня в себя, а только захватывает губы губами, проводит кончиком языка по деснам, отрывается и опять просительно как-то прикладывается ко мне! Между нами только Лидочка. Между моими ногами его коленка в кожаных штанах. Май ласково поворачивает мою голову чуть набок, целует ещё и ещё, щекой осторожно стирает с губ мокрое. Ах… У меня почему-то дрожат коленки… Глаза вытаращены, челюсть отвисла… Я не знаю, что сказать.

— Ну, хорошо я попросил?

— Я… я… — это я задыхаюсь, я не могу определиться — это негодование или восторг? Вылетело из головы, что это тот самый ублюдок, что ненавижу. — Я не п-п-понял…

— Хорошо, повторим просьбу!

Что он сказал? Уже неважно, ибо он опять на моих губах со вкусом каких-то сигарет. Чувствую его язык во мне, и это не противно? Он недолго на губах, его мучительные и неожиданно робкие губы на скулах, под ухом, на шее, а потом опять в рот. Вот оно как! Вот почему о поцелуях так грезят неискушенные юнцы! Я закрыл глаза, чтобы только чувствовать это, чтобы не видеть, кто меня целует, чтобы не думать, зачем…

Через какое-то время я понял, что стою, вытянувшись, чуть ли не на носочках, на губах и на шее холодно от его губ и от того, что их больше там нет. Резко ясность в голове! Распахиваю глаза. Май стоит близко, но не касается меня, смотрит пристально и серьезно мне в лицо.

— Ты! — выдыхаю я в него. — Как ты мог? Кто тебе разрешал? Как ты посмел? Зачем?

— Ты мне нравишься.

— И что?

— И я тебе.

— Ты? Мне? Ты ублюдок! Как ты можешь нравиться?

Май сжал зубы, сдвинул брови и прошипел:

— Ты сейчас поступаешь неосторожно. Заметь, я тебе не сказал ни одного ругательного слова! Я очень нежно тебя попросил. Ты думаешь, что я так со всеми церемонюсь?

— Мне неинтересно, как с другими, наверно, со всеми по-разному. Но цели у тебя оправдывают средства, и нечего тут про «нравиться» говорить! Ты ни с кем не церемонишься!

У него что-то дёрнулось на лице, он тыльной стороной кисти руки провел вокруг моего лица!

— Мышонок. Не нужно корчить из себя удалого молодца, геройского храбреца. Никто тебе орден за отвагу в борьбе против подонка Мая не выдаст. Если завтра ты не приедешь на репетицию, то вся моя нежность к мышонку исчезнет. Я найду способ (я даже уже знаю, какой). Ты будешь играть в «Маёвке»! Понял?