Загогулина - Москвина Марина Львовна - Страница 15

Ну и ехал себе – он в леспромхозе работает, делает черенки для лопат. Вдруг из-за угла магазина как выскочит курица! Клюнин вильнул, потерял равновесие! И врезался в витрину «Уцененки»! И ее разбил.

Звон! Гром! Сирена! Из сберкассы напротив сторож летит с пистолетом!.. Клюнин упал. А рядом с витрины приземлился манекен в синем пальто с собачьей опушкой. И до того они оба лежали неподвижные, что человеку незнакомому даже неясно было бы, кто из них Клюнин, а кто – манекен.

Сбежалась вся наша улица Розы Люксембург.

– Молчит, – припав к клюнинскому сердцу, сказал мой дедушка и снял шляпу.

Жена Тумпакова, Галя, расплакалась.

– Что надо был парень, – сказал Тумпаков.

Сторож упрятал пистолет и скрутил из газеты две «козьи ножки» – для себя и для плотника Александра Митрофановича.

Вот как бывает в жизни: ехал человек в семь пятнадцать утра мимо рябин и лиственницы с шишками… А в семь двадцать лежит уж в пыли дороги, и косится на него с этой лиственницы черное воронье.

А с переговорного пункта идет пенсионер Николай Михайлович Козлов, бывший экскаваторщик. Знаменит Николай Михайлович был тем, что когда-то единственный в Фомкино подписался на Большую медицинскую энциклопедию в тридцати томах. Поэтому при виде Николая Михайловича толпа расступилась.

– Кто свидетель? – спрашивает Николай Михайлович.

– Я! – говорю я. – Клюнин ехал на велосипеде! Вдруг – курица!

Николай Михайлович сделал мне знак замолчать. Тут вообще застыло все и умолкло: в окне с голубыми наличниками – старуха, будто портрет, ласточки на проводе, как бельевые прищепки. Жуткая тишина висела над нами, пока наш, фомкинский, обладатель Большой медицинской энциклопедии не объявил:

– Искусственное дыхание! Плюс подушечку!!!

После чего Николай Михайлович развернул такую деятельность по спасению Клюнина! Притом развернул ее с такой радостью! Что казалось, не было в его жизни случая счастливее, чем этот.

– Ты! Митрофаныч! – кричал Николай Михайлович. – На счете «раз» ему в нос дуй! Ты! Тумпаков! Дави на грудную клетку! Нюра! Сними с его шеи галстук! Раз!

Александр Митрофанович набрал воздуху – и давай дуть да поддувать! Будто не нос это был Клюнина, а дудочка-сопель!

Александр Митрофанович у нас мастер по части дудок. Из всего делает, и сам же на них играет. Из вишни, из орешины! Из камыша делает! Из моркови!

Это он по примеру одного японца.

Морковкину середину вырежет, оболочку просушит, где положено – дырочки! И готово! Только железные никак не освоит, по примеру одного батумца, у которого в Батуми на базаре дядя Толя Тумпаков купил ему свирель.

Не знаю почему – то ли тот батумец ел много аджики, а потом наигрывал на своей свирели, то ли хранил ее в стручках перца, но вот что интересно: год прошел, а подудишь в нее – губы жжет.

…Короче говоря, Клюнин ожил.

Он приподнялся на локтях и громко – это все слышали! – сказал Александру Митрофановичу:

– Пфу! Ну и табачищем от тебя!

Вот как бывает – лежишь в пыли дороги с сомкнутыми очами, уж сердце не бьется в груди…

А смотришь – ты жив! Невредим! Вставай! Вон в канаве твой двухколесный велосипед!

– Куда? У тебя упадок сил! – крикнул Клюнину Николай Михайлович.

– Муть, – отрезал Клюнин.

Он был уже в седле.

– А мушки в глазах?! Разбитость?! – ужасно нервничал Николай Михайлович. Как видно, с Клюниным все шло не по Энциклопедии.

– Разбитость, братцы мои!.. – сказал вдруг сторож с пистолетом. – Тут будет рублей на тыщу! Ты, Клюнин, если живой – плати! Или вставляй. Вот так.

А Клюнин:

– Чья курица? – и указывает на ту, злосчастную.

К чести курицы надо сказать, что места происшествия она не покинула.

– Моя! – с гордостью отвечает дядя Толя Тумпаков. – Крепкая, ноская, первомайской породы!..

Есть у него, кроме печек и паровоза, еще одно любимое дело. Дядя Толя – разводчик кур. Куры – его сокровище. Он их в Москву возит на Птичьем рынке продавать. А у нас в Москве останавливается.

Петухов мама укладывает спать в прихожей. Специально от света закрывает, чтоб они с восходом солнца дикую трель на весь дом не выдавали. Петухи бойцовские, встаешь с постели – наскакивают! Крылья хлопают! Пух-перо! Дядя Толя в пять утра на рынок собирается – поет: «Ой вы куры – куры-звери! Куры-звери, ой! Ой!..» И в нем самом что-то веселое, куриное, от первомайской породы! Это вам не Клюнин. Раз в жизни улыбнулся, и то, когда фотографировался на паспорт.

– Все слышали??! – вскричал тут Клюнин. – Тумпаков живность распустил, а мне – отвечай? Не первый случай!

– А какой? – сердито закричала тетя Галя Тумпакова, которая только что перестала плакать.

– Второй! – ответил Клюнин.

Он имел в виду то, что зимой дядя Толя избу вымораживал – боролся с тараканами. Раскрыл двери, распахнул окна, а сам пошел ночевать к Александру Митрофановичу.

С утра на снегу были обнаружены тараканьи следы. Тоненькой полосочкой тянулись – и прямо к дому Клюнина.

– Ну ты и жук! – сказал дядя Толя.

– От жука слышу!

Клюнин нажал на педаль и крикнул, ныряя по ухабам:

– Чья курица – тот и виноват.

Дело Клюнина и Тумпакова решали в Конфликтной комиссии леспромхоза. Меня, как единственного свидетеля, дедушка и тетя Нюра взяли с собой. Собрались в мастерской по черенкам для лопат. За главного – мой дедушка в своей вечной фетровой шляпе, по правую руку Александр Митрофанович, по левую – Николай Михайлович Козлов и общественница Ершова.

На выдвинутых вперед стульях сидели Клюнин и Тумпаков.

– Истец Клюнин жалуется на Тумпакова! – сказал мой дедушка и позвенел колокольчиком, – что Тумпаков содержит большое количество кур, за которыми должным образом не присматривает.

– Куры всегда ходят, – возразил Тумпаков.

– Ходят-ходят, но это противозаконно, – сказал Клюнин. – Они же страшные дела могут натворить.

– У Тумпакова, – начал речь Александр Митрофанович, – смягчающие обстоятельства! Он машинист паровоза, печник, человек с искоркой! А Клюнин – все «муть» да «муть»!

– Гриша не виноват! – сказал со своего места Николай Михайлович. И, наверное, не только я, но и многие в первый раз услышали, что Клюнина звали Гришей. – Загвоздка, товарищи, – объявил Николай Михайлович, – в коре головного мозга!

– В чем, в чем? – спрашивает тетя Нюра.

– В коре! – подтвердил Николай Михайлович. – У оптимистов – таких, как Тумпаков, кора соединяется слева. Оптимисты дольше живут и больше приносят пользы государству. А у Гриши Клюнина – справа. Поэтому Гриша – скептик и пессимист.

– И скандалист! – добавила тетя Галя.

Тут берет слово общественница Ершова.

– Кто из них виноват, – сказала, – зависит от того, по какой стороне дороги шла курица!.. Если по правой – то птица Тумпакова соблюдает правила уличного движения и пользуется теми же правами, что и пешеход!..

– А Тумпаков с курицей, – радостно подхватил Александр Митрофанович, – будут признаны невиновными!

– Ну, товарищ Ершова, – сказал мой дедушка, – вы у нас – прямо царь Соломон. Вопрос к свидетелю!

Да, курица не нарушала. Я так и сказала бы, но вспомнила, как прошлым летом пересидела в пруду и схватила ангину. А Клюнин принес растопленный жир свиньи. «Давись, а пей», – сказал тогда Клюнин. Гадость страшная, но он-то хотел добра!

А правда как же? А дядя Толя? Ведь он два раза катал меня на паровозе! Зато за него тетя Галя горой. И почему Клюнин такой один ходит?

– Лен! Ты чего? – спрашивает дедушка.

А я думаю! Свои ведь люди-то, не чужие!

Вот бы нашему Клюнину родственную душу найти! У которой тоже бы кора головного мозга справа соединялась. Привез бы ее сюда, показал бы окрестности. Мочило с тритонами! Логово кабанов!.. «Муть?» – он спросил бы. А она ответит: «Конечно, муть!»

– Да имел ли место вообще, – не вытерпела Ершова, – факт выскакивания курицы?..