Плата - Нестеренко Юрий Леонидович - Страница 2

Естественно, ледяные сквозняки первой же зимы выдули из Матильды все ее романтические иллюзии. Ее можно понять — ей приходилось еще хуже, чем мне, я-то привык к этому с детства, а она росла совсем в другой обстановке… Это только в сказках говорится, что с милым рай и в шалаше. Впрочем, я никогда даже особо не делал вид, что люблю ее. Даже до свадьбы, а уж после свадьбы тем более. Личико у нее действительно симпатичненькое — при условии, что вам нравятся куклы. Но эта кукольная головка водружена на рыхлое тело дородной, десять раз рожавшей бабищи. На самом деле, конечно, она была девственницей, и лучше бы она ей и оставалась… Некоторым нравятся необъятные женские телеса, но я терпеть не могу всего этого жира. Противно до тошноты, особенно когда без одежды. Да и мозгов у нее еще меньше, чем у меня денег. Знаю, большинство мужчин считает, что ум женщину только портит. Но по мне, если уж живешь с человеком под одной кровлей, с ним, по крайней мере, должно быть о чем поговорить.

Я бы к ней не притронулся. Даже в ледяные зимние ночи, когда ежишься под тремя одеялами и кажется, что любой способ согреться — благо. Сначала я наплел ей каких-то высоких слов о чистоте отношений, потом, когда даже до нее дошло, что никаких высоких чувств я к ней не испытываю, напрямик заявил, что просто не хочу. Но этот ее чертов папаша… Ему ведь нужны были внуки, собственно, ради них он и затеял весь этот проект с женитьбой. И он откопал какой-то древний закон, подписанный триста лет назад и до сих пор не отмененный, согласно которому, если муж отказывает жене в близости более шести месяцев подряд, брак может быть расторгнут. Интересно, что про отказ жены там ничего не говорилось — вероятно, в предположении, что, если жена попытается отказать мужу, тот ее и спрашивать не станет…

Кляйне действовал беспроигрышно. В случае развода он ничего не терял — бедных дворян хватает и без меня, может, не с такой длинной родословной, но, с другой стороны, у некоторых из них титулы даже и повыше моего баронского. А вот мне найти новую богатую невесту было бы сложнее, особенно при такой причине развода — а он, конечно, порадел бы об огласке оной. Зато если сохранить брак — старый негодяй, как ни крути, не вечен, и, в каких бы ежовых рукавицах он ни держал меня сейчас, но рано или поздно наследство…

Так что пришлось исполнять супружеский долг. Воистину, хорошее дело долгом не назовут. Причем вряд ли Матильде это доставляло большее удовольствие, чем мне. Словно племенные лошади на конюшне Кляйне… Наши отношения и без того были уже весьма натянутыми, а после этих ночных упражнений и вовсе перешли в плохо скрываемую ненависть.

Мы занимались этим всю осень и первую половину зимы без каких-либо заметных результатов. А потом давно ходившие слухи о походе против неверных вдруг стали реальностью. Разумеется, я сразу ухватился за эту возможность. При военной удаче в богатых южных землях добывали целые состояния. Мой собственный прапрапрапрадед разбогател таким образом. И уж конечно, вернись я домой богатым человеком, Матильда и ее папаша могли бы катиться на все четыре стороны.

Тяжелая пехота идет медленно, и рыцарская конница вынуждена к ней подстраиваться, так что гонец из дома догнал меня прежде, чем армия пересекла границу королевства. Через несколько дней после моего отъезда старого хрыча неожиданно хватил удар! Но я недооценил всей злокозненной гнусности этого ублюдка. Он умудрился перехитрить меня и здесь! Когда вскрыли завещание, выяснилось, что все свое состояние он завещал дочери и будущим внукам, при условии, что те «родятся от законного брака с лицом дворянского звания».

Обо мне в завещании не было сказано ничего. Ни слова.

Выслушав эти сведения от гонца, я мог лишь продолжать путь на юг. Да и в любом случае, выступив в поход, я связал себя присягой и не имел права покинуть войско.

И все эти девять месяцев, за исключением тех периодов времени, когда я вообще не рассчитывал остаться в живых, я надеялся лишь на то, что из наших с Матильдой взаимных мучений так ничего и не получилось. И впредь, конечно, уже не получится. Больше я с ней не лягу, а она слишком глупа, чтобы сама, без поддержки папаши, устроить бракоразводный процесс. Матильда останется бездетной, и рано или поздно я унаследую все состояние ее отца — как бы она ко мне ни относилась, закон есть закон, других наследников первой очереди просто нет. Конечно, для этого сначала надо, чтобы она умерла. Но неужели, живя с ней бок о бок в уединенном замке… в конце концов, у нас зимой такой нездоровый климат… если человек, к примеру, напьется вина и ляжет спать у окна, не позаботившись как следует закутаться…

Но если у нее кто-нибудь родился — тогда все пропало. Две смерти — это уже слишком подозрительно. Более дальние родственники Кляйне потребуют начать расследование и наложить арест на имущество. И самое печальное — что их послушают. Такие уж нынче времена, что деньги значат больше древности рода…

Впрочем, мало ли детей умирает во младенчестве самым естественным образом? Может быть, того, о ком я беспокоюсь, уже нет в живых. Хотя вряд ли. С такой-то комплекцией она наверняка выносила замечательно здорового ребенка. Это субтильные аристократки то и дело разрешаются мертворожденными да недоношенными…

Несмотря на нерадостные мысли, тепло камина и вино согрели и разморили меня. Мне было лень вставать и подниматься по лестнице в свою комнату; я просто сидел, прикрыв глаза и подперев кулаком щеку. От нечего делать я начал прислушиваться к разговору за соседним столом. Там сидели какие-то крестьяне, может быть, хозяева телег, что я видел во дворе.

— … И ведь говорили ему — не езди через Черную Грязь, тем паче на ночь глядя, — рассказывал один из них. — Но вы же знаете Иштвана — дурной, ни бога, ни черта не боится. Вот и отец у него такой же был. Так вот, значит, напрямки через болото-то и поехал…

— Как напрямки? Напрямки потопнешь, — возразил другой.

— Ну, не совсем напрямки, по старой гати, — уточнил рассказчик.

— А она нешто все цела? — удивился недоверчивый.

— Так то ж, почитай, тридцать лет назад было, — — напомнил третий.

— А она и посейчас цела, — возразил рассказчик. — Никто ее лет сто не чинил, не латал, а она все лежит, и не сгнила, и в болото не ушла. Да и кто и когда ее проложил, тоже неведомо. Вот и смекай… Так вот, поехал, значит, Иштванов отец через Черную Грязь, а погода была ну прям как сейчас — дождь, ветер, темень хоть глаз выколи, и только молнии во тьме сверкают…

— Сейчас нет молний, — перебил все тот же скептик.

— А тогда были… Значит, едет он, едет, а вокруг все болото, и только камыши на ветру шуршат, да булькает что-то.

— Знамо дело, дождь идет, вот и булькает, — не унимался недоверчивый.

— Да помолчи ты! — не выдержал третий. — Сам рассказывай, если такой умный!

— … Значит, час едет, два едет, три, и чует — неладно что-то, — продолжал рассказчик. — Тут в объезд-то за три часа доехать можно, а напрямки и часа не будет. Это ежели днем, при солнышке… А болоту все конца-краю не видать. И только хуже кругом становится. Коряги какие-то страшные из воды торчат, словно мертвецы костлявые руки тянут… никто этих коряг днем не видел, а сколько раз ездили… Грибы какие-то круглые, белые да склизкие — не то грибы, не то яйца паучьи, да только не хотел бы я с тем пауком встретиться… И огромные пузыри в грязи вспухают и лопаются, и дух такой тяжелый идет, будто от утопленника, ежели его через месяц выловить…

— На то и болото, чтоб… — не выдержал скептик, но, видно, кто-то пнул его ногой под столом, и он замолк.

— Уж и конь храпит, морду воротит, будто волков чует или похуже чего… Тут и Иштванов отец оробел, хотел назад повернуть, да только куда повернешь-то? Гать-то узкая, прямиком в трясину и съедешь. Едет, значит, дальше, не столько едет, сколько коня хлещет, совсем не идет конь… И вдруг совсем стал и ни с места. Пригляделся он…

— Конь?

— Отец Иштванов, дурень! Пригляделся и видит — дороги-то дальше нет! Прямо в трясину гать уходит. Только жижа черная впереди булькает. Что делать? А конь стоит, аж трясется весь. Вдруг как заржет страшно, да на дыбы, да как рванется назад скакать — да вместе с телегой в болото и сверзился. Конь с телегой в одну сторону, Иштванов отец в другую. Конь-то быстро потоп — а уж как ржал! ровно ребенок плакал! — а мужик все в грязи барахтается, за камыши хватается… Да только не камыши это. Стебли жирные, мясистые, все слизью покрытые, и словно бы в руке извиваются… И вдруг видит — кочка какая-то, или островок небольшой, а на островке том коряга здоровенная, цельное дерево засохшее, да такое уродливое — жуть. А у подножья его — будто бы камни круглые, мохом поросшие. Ну, он и думает — выберусь на сухое, пересижу на камнях до рассвета, а там посмотрим, как дальше выбираться… И, значит, уцепился он за водоросли, что кругом островка росли, да на сушу-то и выполз. А тут как раз тучи разошлись — дождь-то, кстати, давно уж кончился — и луна островок-то осветила. И увидел Иштванов отец, что не камни это, а черепа человечьи…