Плата - Нестеренко Юрий Леонидович - Страница 1

Юрий Нестеренко

Плата

Моросил мелкий гнусный дождь. Грязь жирно чавкала под копытами. Хорошо еще, что не под моими ногами… Лошадь дана человеку, дабы напоминать, что он еще не самое несчастное существо во вселенной. Я потрепал Чалого перчаткой по слипшейся гриве, затем подтянул капюшон, чтобы капли не падали на подбородок. Холодная струйка тут же радостно сбежала с капюшона в рукав. Ч-черт… Черт бы побрал этот дождь, эту дорогу, эту страну и лично его величество Ромуальда Четвертого с его походом против неверных… Впрочем, по последнему пункту пожелание выполнено — уже побрал, вместе с доброй тысячей рыцарей, павших в битве за Эль-Харум… а что толку? Из этого похода я возвращаюсь еще беднее, чем был. У меня нет денег даже на то, чтобы спокойно пожить на каком-нибудь постоялом дворе, пережидая эту гнилую осеннюю мерзость. Впрочем, если сразу за дождями ударят морозы, как нередко бывает в наших краях, будет еще хуже…

До заката оставалось, наверное, не меньше часа, но из-за облепивших все небо отечных туч было уже практически совершенно темно. Я слышал чавканье грязи, слышал осточертевший шум дождя в не успевшей облететь листве по краям дороги, но саму дорогу и деревья едва различал. Да и не на что там было особенно смотреть. Лес меня не волновал, хотя я ехал один, а репутация у него не из лучших. Во-первых, в такую погоду ни один уважающий себя разбойник носу не высунет из логова, а во-вторых, у меня нечего взять. А если бы кто и сунулся… что ж, я был так зол, что с удовольствием сразился бы против целой шайки. Даже несмотря на то, что меч, наскоро скованный в придорожной кузне вместо потерянного под Эль-Харумом, ни к черту не годился.

Потерянного… К чему лицемерить с самим собой, я попросту бросил его, когда вместе с остатками войска драпал из той западни, что устроил нам Салла-хан. Фамильный двуручник, служивший шести поколениям Роттенбергов…

Какой смысл во всех этих побрякушках? Фамильные реликвии, которые нельзя ни продать, ни заложить, гербы, знамена, лозунги… Какой смысл в пятисотлетнем дворянстве, если не знаешь, чем заплатишь за сегодняшний ужин? Какой-нибудь безродный голодранец счастливее меня — денег у него не больше, но, по крайней мере, ему не надо думать о достоинстве сословия… И разве я виноват, что отец не оставил мне ничего, кроме титула и долгов? Ну и родового замка, разумеется… Полуразвалившаяся груда камней, где летом с потолков капает вода, а зимой стены изнутри вместо гобеленов покрываются инеем. Сами-то гобелены, какие не сгнили еще, давно распроданы…

Я вспомнил выражение лица Матильды, когда она впервые вступила под сии величественные своды. Тогда она была еще влюблена в меня, но все же, какая бы романтическая дурь ни витала в ее хорошенькой пустой головке, она не смогла скрыть — не разочарования даже, а скорее испуга. А ты привыкай! Это тебе не купеческие хоромы. Это жилище благородного дворянина, не пятнающего рук презренным торгашеством…

Я бы, впрочем, давно их запятнал. Но для того, чтобы торговать, нужен стартовый капитал. Ну и кое-какие умения, конечно… но в первую очередь — деньги. А я не мог влезать в долги еще глубже. По правде говоря, мне бы просто не дали.

Так что, как ни крути, а выгодная женитьба была для меня единственным выходом. Не считая этой дурацкой авантюры с походом. Но дурацкую авантюру затеяли уже потом, да и кончилась она известно чем.

Самое смешное, что Матильда и впрямь в меня влюбилась. Впрочем, это не имело никакого значения. Значение имел ее папаша, один из самых богатых купцов королевства. Он привык к тому, что у него все породистое: собаки, лошади… Для завершения коллекции ему понадобился породистый зять и породистые внуки. Вообще-то, если быть точным, этот брак — его инициатива. Он попросту скупил мои векселя. С-скоти-на… Его дед был крепостным, которого мой прадед мог затравить собаками просто для развлечения…

Конечно, я не первый аристократ, берущий жену из незнатного сословия. Нет, я не имею в виду тех идиотов, женившихся на своих холопках, о который поют менестрели. О нас, женящихся на деньгах, баллад не сочиняют, а зря. От нас-то требуется куда большее самопожертвование. Холопка, по крайней мере, знает свое место и до конца жизни будет смотреть на тебя, как на бога. Потому что понимает, что ты мог изнасиловать ее в ближайшем сарае, а вместо этого сделал дворянкой. И ее папаша, если он у нее есть, будет целовать тебе руку и называть «мой господин». Он-то все равно останется холопом, даже когда она получит титул… Он не будет всем своим видом демонстрировать, что делает тебе великое одолжение, беря в зятья.

Впереди замаячил огонек. Неужели, наконец, харчевня? Очень кстати. Не хватало только ночевать в лесу в такую погоду, для полноты удовольствия…

Действительно, деревья стали редеть, а затем и вовсе кончились, и вскоре я уже въезжал во двор трактира. Во дворе мокло несколько телег, которым не нашлось места под навесом; слева тянулся длинный сарай конюшни с маленькими оконцами под крышей. Я спрыгнул в грязь, оставил Чалого у коновязи, поднялся на крыльцо и потянул на себя тяжелую, разбухшую от сырости дверь с прибитой к ней большой бутафорской подковой. Немелодично звякнул колокольчик. Тепло и свет. Какое блаженство.

— Позаботься о моем коне. Да смотри, как следует! — бросил я подоспевшему слуге со всем достоинством восемнадцати поколений моих предков. «Не извольте беспокоиться!» — кивнул тот и выбежал под дождь, очевидно, предвкушая щедрые чаевые. Что ж, полагаю, это станет не последним разочарованием в его жизни…

Я повесил у камина мокрый плащ и некоторое время стоял, протягивая руки к огню. От рукавов поднимался пар. Наконец я повернулся, уселся за дубовый стол. Трактирщик уже лично спешил ко мне, не доверив обслуживание столь важного гостя прислуге. Все-таки порода есть порода, ее не продашь…

Я заказал вино и жареное мясо.

— Есть карольйонское урожая 12-го года, релльнское…

— Нет, — оборвал его я, представив, сколько это может стоить. — У меня правило — никогда не пить дорогие вина в дешевых трактирах. Благородное вино требует благородного окружения. Давай то же пойло, которым потчуешь всех. В походе доводилось пить и не такое.

— Как изволите, — трактирщик профессионально не обиделся. — Желаете комнату?

— Да. На ночь. Утром уеду.

— Осмелюсь порекомендовать задержаться. Дожди зарядили по меньшей мере на неделю, дороги, как изволите видеть, плохи…

— Любезный, я не собираюсь целую неделю кормить твоих клопов. Слово рыцаря звучит один раз, я не какой-нибудь купчишка, чтобы со мной торговаться.

Трактирщик ретировался. Белобрысая грудастая служанка принесла мой заказ, расставляя, наклонилась ко мне глубоким вырезом своего коричневого платья. Зря старается. Меньше всего меня сейчас интересует флирт со служанками.

Да, купчишка… Старый хрыч как взял меня за горло, так больше уже и не отпускал. Я-то думал, что после женитьбы все мои проблемы останутся позади. Куда там! Он и не подумал дать мне денег. Он выделил нам с Матильдой ежемесячное содержание, что называется, на карманные расходы. А на любые более крупные траты я должен был представлять ему письменный запрос с обоснованием, а он уж решит, дать на это денег или не дать. «При всем моем уважении, сударь, ваша семья на протяжении последних поколений вела свои дела крайне неуспешно, и для вашего же блага…» Уважении! Мерзавец. Жаль все-таки, что мой прадед не затравил его деда собаками…

Всему есть предел. Чтобы я, Эдгар Густав Родерик Иероним барон фон Роттенберг, отчитывался перед каким-то холопским сыном Петером Кляйне, словно приказчик из его лавки… Разумеется, я послал его подальше. Черт, мне пришлось делать это вежливо, хотя на языке вертелись слова, какие не пишут в рыцарских романах…

Тогда-то я и увез Матильду из его городского особняка в свой замок. Я был уверен, что рано или поздно старый хрыч не выдержит. Не позволит своей дочери прозябать в нищете. Не тут-то было! Сердце у него — что камень моего замка. Обросший инеем. А иначе как бы он стал одним из богатейших купцов королевства…