Один из миллионов (СИ) - Кельн Яна - Страница 31

Хорошо, что удалось проскочить мимо внимания мамы, она не смогла бы не заметить, что его душа скомкана в тугой комок. Так отвратительно плохо ему не было никогда в жизни. Сказка кончилась, вернулась жестокая реальность, в которой нет места их с Мишей паре. Дверь спальни, как всегда, отрезала от остальных домочадцев, спрятала от их пристальных взглядов и вопросов, жаль, что так же просто нельзя спрятаться от собственных проблем. Просто закрыть створку и оставить их снаружи, укрывшись в теплом и уютном мирке, где не существует ничего, кроме любви, счастья и возможности быть с любимым человеком, прикасаться к нему, дышать одним воздухом на двоих, сцеловывать его вздохи, греться в его объятиях и дарить свой свет и свои чувства в ответ.

Мальчик лег на кровать, спрятав лицо в подушке, потекли бесконечные минуты. До чего, к чему? Неизвестно. Просто время не пожелало останавливаться и дать обыкновенному человеку все обдумать. Слезы жгли глаза, мочили приятную гладкую ткань, впитывались в синий прямоугольник, не оставляя следов на белой коже лица. Плечи не вздрагивали, грудь не перехватывало от невозможности сделать вдох, ее не сжимали рыдания, только слезы, вмиг исчезающие в ткани. Решение пришло само собой. Принято и не будет возврата. Нет дороги назад. Нельзя вернуться в сказку, которую ты написал самостоятельно, когда тебе показали окружающую действительность. Сердце медленно усмиряет свой бег, кровь остывает, густеет в венах. Все становится таким ясным, понятным и очевидным, что Глеб сам не осознает, почему верил во что-то другое, почему надеялся? Разве не было понятно с самого начала, как все закончится? Понимал, но все равно хотел проверить, убедиться? Что же, это случилось. Ясность холодным кристаллом взрывается в голове, отравляя, раня головной мозг, он отзывается сильнейшей болью, из-за которой мир меркнет, ускользает, затягивает в другое измерение. Сон – защита организма от стресса, накрывает незаметно, укутывает своими черными жесткими крыльями, чтобы отбросить боль, подарить передышку. Глеб уснул, продолжая прятаться в мягкости подушки, словно она способна защитить от упавшей плиты горькой правды жизни.

Миша еще никогда не вел машину так резко, кидая автомобиль из полосы в полосу, никогда не было такого, чтобы он не считался с другими участниками дорожного движения. Но сейчас ему было плевать и на других автомобилистов и на правила дорожного движения, которые он мог и среди ночи рассказать наизусть. Хотелось, как можно скорее, добраться до дома, высказать отцу все, за обидные слова в адрес его чертенка, переубедить, доказать, что он не прав.

- Какое право ты имел, так о нем говорить, если видишь в первый раз в жизни?! – с порога сорвался парень, скидывая на ходу белые кроссовки.

- Миш? – отец оторвал уже спокойный взгляд от плоского экрана телевизора и похлопал ладонью рядом с собой, - Успокойся сначала, потом поговорим.

Парень осмотрелся, но матери не увидел, видимо, она решила благоразумно не вмешиваться в мужские разговоры. Миша выдохнул, загоняя свою ярость под маску спокойствия и сел с отцом.

- Я жду, - сквозь зубы бросил парень, одаривая родителя неприятным взглядом темных глаз.

- Миш, это неправильно, - мужчина пожевал губу, - спать с представителями своего пола.

- Плевать, - злая усмешка в сопровождение к реплике.

- А мне нет, не хочу, чтобы мой сын портил себе жизнь. Если тебе на нее плевать, то меня волнует твое будущее, - отец обернулся к сыну и протянул руку, очень надеясь, что все это временная блажь, запоздалый подростковый бунт, не более.

- Как изменится моя жизнь от того, с кем я сплю, кого люблю, в конце концов? – тон спокойный, но внутри все бурлит, кипит, взрываясь крупными пузырями, грозя перелиться через края посуды.

- Миш, ты еще не сталкивался с этим, но поверь, геев не любят у нас в стране. Мы не Европа.

- Ага, мы жопа, - усмехнулся Михаил и поднялся с дивана, не было душевных сил усидеть на одном месте.

- Миш, прошу тебя, подумай. Не поддавайся порывам, обдумай все хорошо. Этот мальчик, он ничего не сможет дать тебе в этой жизни.

- Глеб дает мне намного больше, чем ты думаешь.

За окном шумит двор, люди занимаются своими делами, дети играют на детской площадке, делят формочки в песочнице, вверх-вниз летают качели, вознося девочку в салатовом платье к вершине восторга. Она смеется, ее волосы, заплетенные в два пышных хвоста, развиваются на ветру, на лице оставило свою отметину счастье. Как мало иногда человеку необходимо для того, чтобы почувствовать его.

- Не хочу даже представлять, что он тебе дает, - в голосе мужчины целый океан презрения и брезгливости.

- Мысли выше, пап, - бросил парень и зашел в свою комнату.

Мать сидела на кровати и смотрела в окно пустым взглядом. Глаза сухие, не покрасневшие, нет расстройства на лице, но это не значит, что ее не задела за живое утренняя сцена. Задела, еще как. Ни одна мать не хочет иметь сына-гея. И не потому, что это неправильно или противоречит законам природы. Эти факты не играют никакой роли.

- Мам, ты тоже так думаешь? Думаешь, что это временная блажь и это пройдет? – Миша сел позади нее, опуская взгляд в пол.

- Нет, Миш, - тихий безэмоциональный голос, голос человека, который однозначно уяснил свою обреченность, - я видела, что ты был готов броситься на отца с кулаками, если бы этот мальчик не остановил тебя. Это говорит совершенно о другом. Любишь?

- Люблю.

- Миш, любовь проходит. Год, два, три, затем все изменится, - Наталья обернулась к сыну и взяла его лицо в руки, чтобы он не мог спрятать глаза, - А что будет, когда тебе будет тридцать, сорок? Когда ты захочешь иметь детей? Этот мальчик не сможет тебе родить.

- Мам, прошу, не надо. Постарайся хотя бы ты меня понять, - голос дрогнул, в глазах застыли предательские капельки слез, - мне очень это важно.

- Я понимаю, сынок, - женщина притянула ребенка к себе и обняла, слегка укачивая, как в далеком детстве, - только не хочу, чтобы ты жалел, когда уже ничего нельзя будет изменить.

- Я не буду, мам. Клянусь, что не буду, - Миша прикрыл глаза, успокаиваясь под нежными материнскими руками, медленно скользящими по спине.

День прошел быстро. Напряжение, повисшее в квартире, поглощало минуты, растворяло их, превращая в прозрачное ничто. Миша несколько раз набирал номер Глеба в течение дня, но мальчик не брал трубку. Миша злился, переживал и снова заводился, ругая отца, себя, глупое упрямство мальчишки.

- Да? – раздался хриплый голос в трубке только тогда, когда на столицу уже опустилась темнота, рассеиваемая искусственным светом фонарей.

- Глеб, ты как?

- Сплю, - тихий шорох, звук шагов и перелив льющейся воды.

- Я приеду минут через сорок? – Миша хотел поставить перед фактом, но получился жалобный вопрос.

- Приезжай, - разрешил Глеб.

Голос мальчика звучал слишком отстраненно и как-то медленно, глухо, словно он устал и хочет избавиться от раздражителей как можно быстрее. Миша мотнул головой, отгоняя нехорошее предчувствие, заключающее в объятия его сердце.