История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 6 - Казанова Джакомо - Страница 5

– Осторожность требует, чтобы мы срочно уехали, но у нас нет денег; мы в отчаянии. Дайте нам не более четырехсот флоринов, этого нам достаточно; но дайте сразу и без возражений. В противном случае нам придется бежать пешком, но приняв при этом свои меры, и вот средство, чтобы вас убедить.

При этих словах два вора достают из карманов по два пистолета каждый.

– Насилия не нужно, – говорю я им. Берите, и желаю вам доброго пути.

Я достаю из кармана штанов сверток с сотней дукатов, говорю им, что меня не заботит, что там, должно быть, на сто двадцать флоринов больше, и советую им выйти до того, как поднимется мой лакей. Виедо берет сверток и кладет в карман дрожащей рукой, даже не разворачивая, а ла Перин как истый гасконец подходит ко мне и, одобряя благородство моего поступка, обнимает меня. После этого мошенники открывают дверь и выходят. Я чувствую себя очень довольным, что так легко вышел из этого скверного положения. Я снова звоню, не для того, чтобы их преследовать, но чтобы поскорее одеться, не тратя времени на туалет, не рассказывая о случившемся Ледюку и не пожаловавшись хозяину на то, что происходит в его гостинице. Приказав Ледюку идти к г-ну Д.О., чтобы принести мои извинения, что не смогу прийти к нему обедать, я иду к президенту полиции, которого пришлось мне ждать до двух часов. Этот порядочный человек, выслушав все, сказал мне, что тотчас предпримет все возможное, чтобы арестовать воров, но боится что слишком поздно. Я рассказываю ему, что Пикколомини был у меня, и, отчитавшись обо всем, чего от меня тот хотел, добавляю, что он угрожал мне, говоря, что я раскаюсь. Президент заверил, что примет меры. После этого я вернулся к себе с горьким привкусом, чтобы проделать свой туалет и привести себя в порядок. Лимонад без сахара помог мне избавиться от желчи. Я явился к г-ну Д.О. В сумерках и застал Эстер серьезной и задетой, но она переменилась, видя меня расстроенным.

– Скажите же мне поскорее, – говорит она, – что вы были больны, и вы меня успокоите.

– Да, дорогой друг, и более чем болен, но теперь я чувствую себя очень хорошо; вы увидите это за ужином, потому что у меня со вчерашнего обеда маковой росинки во рту не было.

Это была правда, я ничего не ел, кроме устриц у падуанских потаскух. Эстер, прелестная, привлекла меня к поцелуям, и весь пылая, я уверил ее в своей любви.

– Вот новость, которую я могу вам сообщить, – сказала она: я уверена, что вы не являетесь автором сообщений своего оракула, или, по крайней мере, не тогда, когда вы хотите, как я, им быть. Ответ, который он мне дал, точен, и точен до такой степени, что это удивительно. Он сказал мне вещь, которую никто не может знать, потому что я сама ее не знаю. Вы не поверите, в какое изумление я пришла, когда обнаружила его правоту. Вы владеете сокровищем, ваш оракул непогрешим; но если он непогрешим, он не должен лгать и по пустякам. Он сказал мне, что вы меня любите, и я этому рада, потому что вы мужчина моей души; но мне нужно, чтобы вы дали мне свидетельства своей любви, в которых, если это действительно так, вы мне не можете отказать. Держите, читайте ваш ответ, я уверена, что вы его не знаете. Потом я скажу вам, как вы должны поступить, чтобы сделать Эстер вполне счастливой.

Я читаю, делая вид, что читаю это впервые. Я целую слова оракула, которые говорят, что я ее люблю, я показываю, как я очарован тем, что ответ выражен с такой простотой, затем прошу у нее прощения за то, что счел возможным, что этот ответ неизвестен ей самой. Она отвечает, слегка покраснев, что такое не покажется мне невозможным, если ей позволено меня в этом убедить. Затем, переходя к испытанию, которого она требует, чтобы убедиться в моей любви, она говорит, что я должен сообщить ей мой секрет.

– Вы меня любите, – говорит она, – и у вас не должно быть никакого затруднения для того, чтобы сделать счастливой девушку, которая станет вскоре вашей женой, а вы – ее повелителем. Мой отец с этим согласится. Когда я стану вашей женой, я сделаю все, что вы захотите: мы станем жить отдельно, если это доставит вам удовольствие; но это будет лишь тогда, когда вы научите меня извлекать ответ до того, как я дам себе труд заранее составить его у себя в голове.

Я взял ее прекрасные руки и, целуя их, сказал, что она знает, что я вынужден держать мое слово девушке в Париже, которая, разумеется, ни в какой мере ее не стоит, но я не считаю себя оттого менее обязанным его соблюдать. Увы! Могу ли я принести ей мои самые искренние извинения, будучи в невозможности обучить ее пользоваться оракулом по-другому, чем она это делает?

День или два спустя ко мне явился офицер с незнакомым мне именем; я велел сказать, что я занят, и, поскольку мой лакей отсутствовал, я заперся. После всего, что со мною случилось, я решил не принимать никого. Не смогли схватить двух воров, которые хотели меня убить, и Пикколомини исчез, но в Амстердаме были еще люди из его шайки.

Час спустя вернулся Ледюк и принес мне письмо, написанное на плохом итальянском, которое дал ему офицер, ожидающий ответа. Я увидел, что оно подписано тем же незнакомым мне именем. Он писал, что мы знакомы, но он может мне назвать свое имя лишь тет-а-тет, и что он придет ко мне с визитом лишь после моего одобрения.

Я сказал Ледюку пригласить его войти и оставаться в моей комнате. Я увидел человека моего роста, в возрасте сорока лет, в военной форме, с разбойничьей физиономией.

Он начал с того, что мы были знакомы в Сериго, шестнадцать или семнадцать лет назад. Я вспомнил, что выходил там на берег лишь ненадолго, когда сопровождал баиля[3] в Костантинополь, и что это должен был быть один из двух несчастных, которым я подал милостыню. Я спросил его, не он ли сказал мне, что он сын графа Поччини из Падуи, который не является графом, и он похвалил мою память. Я спросил, что он имеет мне сказать, и он ответил, что не может говорить в присутствии моего слуги. Я сказал ему говорить по-итальянски и велел Ледюку быть в прихожей.

Он мне сказал, что узнал, что я был у его племянниц, что я обошелся с ними как со шлюхами, и что придя сюда, он хочет, чтобы я дал ему сатисфакцию. Услышав придирки, я бегу к своим пистолетам, показываю ему один и велю выйти вон. Заскакивает Ледюк и мошенник уходит, говоря, что еще встретится со мной.

Постыдившись пойти пожаловаться президенту полиции, которому я должен буду рассказать всю скандальную историю, я решил проинформировать о деле моего друга Рижербоса, обратившись к нему за помощью. Эффектом этих демаршей было то, что сама полиция направила приказ Люси отослать двух графинь. Люсия пришла ко мне на следующий день, рассказав, со слезами на глазах, об этом деле, которое ввергает ее в нищету. Я даю ей шесть цехинов, и она уходит, утешенная. Я попросил ее больше ко мне не приходить. Все, что я делал вдали от Эстер, становилось для меня пагубным.

Три дня спустя явился ко мне вероломный майор Саби и сказал мне быть настороже, потому что венецианский офицер, который заявляет, что я, якобы, его обесчестил, говоря повсюду, что, напрасно потребовав у меня сатисфакции, он имеет право меня убить. Он сказал, что он в отчаянии, что он хочет уехать, и что у него нет денег.

Когда я сегодня думаю обо всех неприятностях, что я претерпел в Амстердаме за время короткого пребывания там во второй раз, в то время, как я мог бы жить там очень счастливо, я полагаю, что мы сами являемся первейшей причиной своих несчастий.

– Я советую вам, – продолжал Саби, – дать этому несчастному пятьдесят флоринов и избавиться таким образом от врага.

Я поблагодарил его и передал ему их в полдень, в кафе, которое майор мне назвал. Читатель увидит, где я встретился с ним четыре месяца спустя.

Г-н Д.О. пригласил меня поужинать с ним в ложе бургомистров. Это была честь, поскольку по всем законам масонства туда допускались только двадцать четыре ее члена. Это были самые богатые миллионеры биржи. Он сказал, что доложил обо мне, и что в честь меня ложа будет открыта по-французски. Меня настолько высоко оценили, что объявили сверхштатным членом ложи на все время моего пребывания в Амстердаме. Г-н Д.О. сказал мне на следующий день, что я ужинал в компании, располагающей тремя сотнями миллионов.