Цезарь - Дюма Александр - Страница 24

– Добрый человек, скажи, не встретил ли ты по пути господина Деметрия, и не укажешь ли нам, как далеко он отсюда?

– Что это за господин Деметрий? – спросил Катон, несколько сбитый с толку.

– Как! – воскликнул человек с жезлом, – ты не знаешь, кто такой господин Деметрий?

– Нет, во имя Юпитера! – ответил Катон.

– Это же вольноотпущенник Помпея Великого!

Катон опустил голову и отошел, безмерно презираемый депутатами Антиоха. Он не знал, кто такой Деметрий!

Тем временем его ожидало большое горе, и душа этого стоика вскоре должна была вынести жестокое испытание. Катон был в Фессалонике, когда он узнал, что его брат Цепион тяжело заболел в Эне, фракийском городе в устье реки Эбро. Катон бросился в порт: вы помните, что этот брат был единственным человеком, которого Катон любил в жизни. На море бушевал свирепый шторм; в порту не было ни единого корабля, который смог бы удержаться на поверхности моря в такую погоду.

Катон в сопровождении двух друзей и трех рабов кинулся на маленькое торговое суденышко; ему сопутствовала сверхъестественная удача, и, избежав, раз двадцать верной гибели в пучине, он прибыл в Эн в ту самую минуту, когда его брат скончался. Когда он узнал эту новость и увидел бездыханное тело своего брата, то, надо отдать Катону справедливость, философ тут же исчез и уступил место брату; безутешному брату, впавшему в отчаяние.

Он бросился к дорогому телу и сжал его в объятиях, выказывая самое сильное горе.

«Но это не все, – говорит Плутарх, – как если бы по-настоящему боль и скорбь Катона проявились в том, что сейчас последует, он пошел в связи с похоронами своего брата на необычайные расходы, потратил огромные средства на благовония, возложил на погребальный костер драгоценнейшие ткани и воздвиг ему на площади собраний в Эне надгробие из фасосского мрамора, которое обошлось ему в восемь талантов (сорок четыре тысячи франков в переводе на наши деньги)».

Правда, Цезарь уверял, что потом Катон просеял через сито пепел своего брата, чтобы извлечь из него золото из тех драгоценных тканей, которые он возложил на его погребальный костер; но всем известно, что Цезарь не любил Катона; и потом, Цезарь был очень зол на язык!

Впрочем, Помпей отомстил Катону с помощью той маленькой неприятности, случившейся с ним при входе в Антиохию в день, когда у него спросили вестей о Деметрии.

Помпей был в Эфесе, когда ему сообщили о прибытии Катона. Как только он его увидел, он поднялся со своего кресла и пошел ему навстречу, как он поступил бы по отношению к самым значительным людям в Риме. Он взял его за руку, обнял его и осыпал похвалами, которые стали еще более пышными, когда тот отправился восвояси.

В самом деле, когда Катон сообщил Помпею о своем намерении уйти, тот, имевший обыкновение удерживать своих гостей при помощи самых настойчивых уговоров, не сказал ни единого слова, которое могло бы повлиять на решение путешественника покинуть его.

«И даже, – добавляет Плутарх, – он следил за его уходом с радостью».

Бедняга Катон! Вернувшись в Рим, он стал домогаться должности квестора, и получил ее. Деятельность квестора имела основной своей задачей установить, на что были потрачены государственные средства, и следить за руками и карманами тех, кто ими занимался.

Обычно бывало так:

Новые квесторы, разумеется, не имели ни малейшего понятия о том, чем им предстояло заниматься; за всеми сведениями они обращались к низшим чинам, которые были постоянными и, подолгу занимаясь этой деятельностью, они разбирались в ней гораздо лучше них; но они, понятно, были заинтересованы в том, чтобы все оставалось по-прежнему, и злоупотребления продолжались.

С Катоном все было иначе: он стал готовиться к соисканию этой должности только после того, как досконально изучил квесториальное законодательство. И с момента его вступления в должность всем стало ясно, что теперь им придется иметь дело с настоящим квестором.

Он сократил число переписчиков, на которых через восемьдесят лет так ужасно будет гневаться Иисус за то, что они были лишь теми, кем они были на самом деле – подневольными слугами.

После чего все эти люди дружно ополчились на Катона; но Катон прогнал с должности первого же, кто был обвинен в мошенничестве при разделе наследства. Другого, который совершил подлог завещания, он отдал в руки правосудия; это был один из друзей Катула – вы понимаете, того самого Катула, которого все считали таким порядочным человеком. – Катул умолял Катона проявить милосердие. Катон был непоколебим. Когда же Катул стал проявлять настойчивость:

– Выйди вон, – сказал Катон, или мои ликторы прогонят тебя!

Катул ушел.

Но – настолько глубоко проникла безнравственность! – Катул по-прежнему защищал виновного, и, видя, что при нехватке одного голоса его клиент будет осужден, он послал носилки за Марком Лоллием, одним из коллег Катона, который не смог прийти сам из-за болезни. Голос Марка Лоллия спас обвиняемого.

Но Катон не пожелал больше пользоваться услугами этого человека в качестве переписчика, и категорически отказался выплатить ему жалованье.

Примеры подобной строгости сбили спесь со всех этих мошенников и мздоимцев; они почувствовали тяжесть придавившей их руки и стали настолько же смирными, насколько раньше были мятежными, и передали ведение всех дел в руки Катона.

Глава 20

Начиная с этого момента, государственный долг уже не составлял тайны. Катон заставил вернуть все долги Республике; но он и выплатил все то, что сама Республика задолжала своим гражданам.

Это наделало шуму и вызвало великое удивление у всего римского населения, привыкшего к нечистоплотности денежных людей; оно увидело, как все барышники, полагавшие, что им никогда не придется возвращать свои долги Казне, были принуждены вернуть все сполна; и как всем гражданам, имевшим верительные грамоты Казны, но считавшим эти деньги потерянными и не надеявшимся продать их больше, чем за полцены, все долги были выплачены.

Все эти изменения к лучшему были справедливо поставлены в заслугу Катону, и народ, видевший в нем единственного честного человека в Риме, начал проникаться к нему огромным уважением.

Но это было не все. Оставались еще головорезы Суллы.

После пятнадцати лет безнаказанного существования эти убийцы считали себя вне досягаемости и спокойно наслаждались своим кровавым богатством, которое досталось им так легко, – ведь за многие головы давали цену до двенадцати тысяч драхм, то есть до шести тысяч франков нашей монетой. Все показывали на них пальцем, но никто не смел их тронуть.

Катон вызвал их одного за другим в трибуналы как укрывателей общественных средств, и этим негодяям пришлось вернуть разом и деньги, и кровь.

Потом случился заговор Катилины. Мы уже рассказывали, какую роль сыграл в нем каждый; мы рассказали, что после того, как Силан высказался за высшую меру наказания, то есть за смертную казнь, Цезарь так ловко произнес речь о необходимости проявить милосердие и снисхождение, что Силан, противореча сам себе, заявил, что под высшей мерой наказания он имел в виду ссылку, поскольку римский гражданин не может быть осужден на смерть.

Подобное малодушие заставило Катона подскочить. Он поднялся со своего места и принялся опровергать Цезаря. Его речь есть у Саллюстия, записанная стенографами Цицерона. – Скажем походя, что стенографию изобрел именно Цицерон, и его секретарь Туллий систематизировал ее. После этой речи Катона Цицерону хватило смелости казнить сообщников Катилины, а Цезарь, опасаясь, что его снисходительность навлечет на него обвинения в сообщничестве с главой заговора, бросился на улицу под защиту народа.

Тогда на выходе он едва не был убит дружественными Цицерону всадниками.

Мы уже рассказали, как Катон уравнялся в популярности с Цезарем, добившись от сената раздачи хлеба, цена которого составляла ежемесячно семь миллионов нашей монетой. Несмотря на все предосторожности, Цезарь все же не избежал обвинений. Против него раздались три голоса: голос квестора Новия Нигра, голос трибуна Веттия и голос сенатора Курия. Курий был тем, кто первый сообщил о заговоре, и в числе других заговорщиков он назвал Цезаря. Веттий пошел еще дальше: он утверждал причастность Цезаря к заговору не только в своих речах, но и письменно.