Цезарь - Дюма Александр - Страница 23

В 520 году от основания Рима Спурий Карвилий Руга воспользовался законами Ромула и Нумы и отказался от своей жены, потому что она была бесплодной. Это был единственный случай развода на протяжении пяти веков.

Если было доказано, что муж отказался от своей жены без какого-либо законного основания, одна половина его имущества отходила к жене, другая жертвовалась храму Цереры, а муж должен был принести жертву подземным богам. Сурово; но прочтите об этом у Плутарха: Жизнь Ромула.

Вот что такое был отказ.

Существовал еще развод. Спурий Карвилий Руга отказался от своей жены. Катон со своей развелся. Развод назывался diffarreatio, в противоположность confarreatio, заключению брака. Точно так же, как было два разных обряда для заключения этого союза, было и два разных обряда для его расторжения.

Одна церемония происходила перед лицом претора в присутствии семи римских граждан, достигших совершеннолетия; вольноотпущенник приносил таблицы, на которых была сделана запись о заключении брака, и их публично разбивали. Потом, по возвращении в супружеский дом, муж требовал у жены обратно ключи и говорил ей:

– Женщина, забирай свое имущество и уходи; прощай!

Если брак был заключен по религиозному обряду, то когда в распаде союза был виновен муж, женщина уходила, забрав все свое приданое; но если виновна была жена, муж имел право удержать часть приданого: например, по одной шестой его части на каждого ребенка, вплоть до половины всего приданого; дети же всегда оставались собственностью отца.

Однако в определенном случае женщина теряла все свое приданое: если она совершила супружескую измену. В этом случае, прежде чем выставить жену из дома, муж срывал с нее столу и надевал на нее тогу куртизанки.

Если же брак заключался путем купли-продажи, то происходило просто расторжение сделки; выкуп обратно был такой же фиктивной операцией, как и первая покупка.

Итак, в Риме существовало три способа разорвать брачные узы: отказ мужа от жены, который был бесчестьем для женщины; развод, который, если ни одна из сторон не была повинна в преступлении, был расставанием полюбовным, и в нем не было ничего позорного; наконец, возвращение жены ее родителям было ни чем иным, как возвращение ставшей ненужной рабыни ее прежним хозяевам.

Ближе к концу существования Республики отказ, возвращение и развод почти утратили различия между собой. Вы ведь знаете эту историю, как Цезарь отказался от своей жены единственно потому, что она навлекла на себя подозрения.

Иногда муж и вовсе не указывал никаких причин.

– Почему ты отказался от своей жены? – спросил один римский гражданин у своего друга.

– У меня были причины, – ответил тот.

– Какие же? Разве она не была порядочной, верной, молодой и красивой, разве она не рожала тебе здоровых детей?

В ответ на это разведенный вытянул ногу и показал любопытствующему свой башмак.

– Разве этот башмак не хорош, спросил он, разве он не красив и не нов?

– Это так, – ответил друг.

– Так вот, – продолжал тот, разуваясь, – его придется вернуть сапожнику, потому что он жмет мне, и только я один точно знаю, в каком именно месте.

История умалчивает, оказались ли новые башмаки, присланные сапожником вместо возвращенных ему, больше по ноге этому столь требовательному к своей обуви человеку.

Вернемся к Катону, от которого нас отвлекло это небольшое исследование на тему брака. Мы оставили его в то время, когда ему было двадцать лет.

Глава 19

Катон был то, что в наши дни назвали бы оригинал. В Риме было принято носить башмаки и тунику; он выходил на улицу без башмаков и без туники. В моде тогда был пурпур самого яркого и насыщенного оттенка; он носил пурпур темный, почти ржавого цвета.

Все ссужали деньги под двенадцать процентов в год, это была законная ставка; когда мы говорим «все», мы имеем в виду «порядочные люди»; остальные, как и у нас, ссужали под сто и двести процентов; – он ссужал просто так, и иногда, когда ему не хватало денег, он отдавал, чтобы оказать услугу другу или даже чужаку, которого он считал порядочным человеком, землю или дом под залог.

Разразилась война рабов: его брат Цепион командовал у Геллия войском в тысячу человек; Катон пошел простым солдатом и присоединился к своему брату. Геллий пожаловал ему награду за храбрость и требовал оказания ему высоких почестей; Катон отказался, заявив, что не сделал ничего такого, за что его следовало бы отличить.

Был принят закон, запрещающий кандидатам иметь при себе номенклаторов; Катон домогался тогда должности солдатского трибуна: он подчинился закону и, как говорит Плутарх, он был единственным.

С присущей ему наивностью Плутарх добавляет:

«Усилиями своей памяти он добился того, что приветствовал любого гражданина, называя его по имени. И он перестал нравиться тем, кто прежде им восхищался; чем больше они вынуждены были признавать благородство его поведения, тем больше он раздражал их тем, что они не могли ему подражать».

Мы уже говорили, что он всегда ходил пешком.

Вот какова была его манера путешествовать: еще с утра он посылал своего повара и пекаря на место ночной стоянки; если в том городе или деревне у Катона был друг или знакомый, они отправлялись к этому человеку; если же нет, то на постоялый двор, где они готовили ему ужин; если в том месте не было постоялого двора, они обращались к магистратам, которые по особым указанием определяли Катона на жительство. Часто магистраты не хотели верить тому, что говорили посланцы Катона, и обращались с ними презрительно, поскольку те говорили с ними вежливо и не прибегали ни к крику, ни к угрозам.

Тогда Катон, прибыв туда к вечеру, обнаруживал, что ничего не готово. Он без единой жалобы усаживался на тюк со своими пожитками и говорил:

– Пусть ко мне приведут магистратов.

Из-за чего его продолжали считать человеком робким или из низкого сословия.

Тем временем появлялись магистраты, и он обычно обращал к ним следующую тираду:

– Несчастные! оставьте эту привычку грубо обращаться с чужестранцами, потому что не всегда вам придется принимать у себя только Катонов, и постарайтесь притупить вашей предупредительностью низкие устремления людей, которые только и ищут предлога силой отнять у вас то, что вы не хотите дать им по-доброму.

Вообразите себе, каковы были эти магистраты, если они удивлялись, что повар и пекарь разговаривают с ними без крика и угроз, и которые смиренно выслушивали выговор от их хозяина, сидевшего на своей дорожной клади.

А все дело в том, что эти магистраты были провинциалами, то есть инородцами, а этот человек, сидящий перед ними на своей клади, был римским гражданином.

А теперь взгляните, как встречали простого вольноотпущенника. Этот анекдот очень любопытен, и напоминает происшествие с Цицероном, который возвращался с Сицилии, полагая, что весь Рим занят только им.

Однажды Катон входил в Сирию, шагая, по своему обыкновению, среди своих друзей и даже слуг, ехавших верхом. Он уже был недалеко от Антиохии, как вдруг увидел большое число людей, выстроившихся двумя рядами по обочинам дороги: с одной стороны стояли юноши в длинных одеяниях, с другой – богато наряженные дети. Во главе их находились одетые в белое мужчины с венками в руках.

При виде всего этого Катон ни на миг не усомнился, что мероприятие затеяно ради него, и что это Антиох, зная, что Катон намеревался остановиться в стенах его города, приготовил ему такую встречу.

Он остановился, велел своим друзьям и слугам спешиться, поворчал на повара и пекаря, что они выдали его инкогнито, и приготовился принять уготованные ему почести, говоря про себя, что он ничего не сделал для того, чтобы ему их оказывали, и направился навстречу этой группе.

Тогда из рядов жителей города выступил человек с жезлом в руках и в венке и, представ перед Катоном, который уже приготовился выслушать его речь и ответить на нее, спросил: