Женская война (др. перевод) - Дюма Александр - Страница 71

Каноль вышел. Он не мог не удивляться этой женщине, уступавшей всем его желаниям, совершенно покорявшейся его воле. Едва пришел он на крепостную стену, как наступила ночь, страшная и грозная, какою она кажется всегда, когда несет в черной своей одежде кровавую тайну.

Каноль стал на краю эспланады, откуда он мог наблюдать течение реки и оба ее берега. Луны не было; завеса темных облаков тяжело плыла по небу. Коменданта невозможно было заметить, но зато и он почти ничего не мог видеть.

В полночь ему показалось, что какие-то темные массы движутся по левому берегу и исполинские тени тянутся по реке. Впрочем, никакого шума не было, только ночной ветер завывал между деревьями.

Массы остановились; тени, приблизившись, приняли правильные очертания. Каноль думал, что ошибся, однако ж начал всматриваться пристальнее. Пылавшие глаза его пронизывали мрак, ухо его ловило малейший звук.

На часах крепости пробило три; долгие звуки медленно и скорбно замирали в ночной тиши. Каноль начинал думать, что его обманули ложным известием, и хотел уже идти спать, как вдруг лейтенант де Вибрак подошел к нему и положил одну руку ему на плечо, а другою указал на реку.

— Да, да, — сказал Каноль, — это они. Ну, мы ничего не потеряли, что ждали их. Разбудите ту часть гарнизона, которая спала, и расставьте людей за парапетом крепостной стены. Вы говорили им, что я убью того, кто осмелится выстрелить до приказа?

— Говорил.

— Хорошо, скажите им то же еще раз.

На заре длинные лодки начали приближаться к крепости. Люди на них смеялись и потихоньку разговаривали. На равнине можно было заметить возвышение, которого не было накануне. То была батарея из шести орудий, поставленная герцогом де Ларошфуко ночью. Люди в лодках ждали только потому, что батарея не могла еще начать действовать.

Каноль спросил, заряжены ли ружья, на утвердительный ответ кивнул головой и велел ждать приказания.

Лодки все приближались, и при первых лучах солнца Каноль рассмотрел кожаную одежду и особого фасона шляпы роты из полка де Навайля, в котором, как известно, он служил. На носу первой лодки стоял барон де Равайи, который принял командование ротой после Каноля, а на корме — лейтенант, молочный брат Каноля, очень любимый товарищами за свою веселость и беспрерывные шутки.

— Вы увидите, — говорил он, — они не пошевелятся, и надобно будет, чтобы герцог де Ларошфуко разбудил их пушками. Как удивительно, черт возьми, спят в Сен-Жорже! Когда я буду болен, я сюда перееду жить.

— Добрый Каноль, — сказал Равайи, — он управляет крепостью, как истинный отец семейства: боится простудить солдат и не назначает их ночью в караул.

— Правда, — прибавил другой, — даже часовых не видно.

— Эй! — закричал лейтенант, спрыгивая на землю. — Ну, просыпайтесь же и подайте нам руки, чтобы мы могли взобраться на стену!

При этой шутке вся линия осаждающих захохотала. Две или три лодки пошли к порту, а из остальных войска выходили на берег.

— Хорошо, — сказал Равайи, — понимаю. Каноль хочет показать, будто его застали врасплох, чтобы не поссориться с королевой. Господа, будем столь же учтивы и не станем убивать его людей. Когда войдем в крепость, щадите всех, кроме женщин… впрочем, они, может быть, и не станут, черт побери, просить пощады. Дети мои, не забудем, что это война между друзьями, поэтому первого, кто обнажит шпагу, я велю заколоть.

При этом приказании, отданном с веселостью совершенно французской, все опять захохотали, включая солдат.

— Друзья мои, — сказал лейтенант, — посмеяться хорошо, но смех не должен мешать делу. Берите лестницы и лезьте наверх.

Солдаты вытащили из лодок длинные лестницы и подошли к стене.

Тут Каноль встал и, с тростью в руках, со шляпой на голове, спокойно пошел вдоль парапета, как человек, вышедший подышать свежим утренним воздухом.

Было уже так светло, что его нельзя было не узнать.

— А, доброе утро, навайльцы! — сказал он, обращаясь к своей роте. — Здравствуй, Равайи!.. А, Ремонанк, здравствуй!

— Ба, да это Каноль! — закричали молодые офицеры. — Наконец-то ты проснулся, барон.

— А что ж еще делать? Здесь живешь как король Ивето, ложишься рано, встаешь поздно. Но какого черта вы поднялись с зарей?

— Дьявольщина! Ты, кажется, сам должен видеть, — отвечал Равайи. — Мы осаждаем тебя и больше ничего.

— А зачем осаждать меня?

— Хотим взять твою крепость.

Каноль засмеялся.

— Ты капитулируешь, — спросил Равайи, — не так ли?

— Но прежде мне следует знать, кому я должен сдаться? Каким образом случилось, что навайльцы сражаются против короля?

— Честно сказать — потому, что мы стали бунтовщиками. Мы убедились, что Мазарини решительно дрянной человек и не стоит того, чтобы храбрые дворяне ему служили; поэтому мы перешли на сторону принцев. А ты?

— А я отчаянный эпернонист.

— Эх, перейди-ка лучше к нам! Брось этих людей.

— Нельзя… Эй, вы, господа там внизу, не трогайте цепей моста. Вы знаете, что на такие вещи можно смотреть издалека, а кто дотронется до них, тому беда! Равайи, скажи им, чтобы они не трогали цепей, — прибавил Каноль, нахмурив брови, — или я велю стрелять. Предупреждаю тебя, Равайи, у меня превосходные стрелки.

— Полно, ты шутишь, — отвечал Равайи. — Сдавайся, ведь ты не сможешь устоять…

— Нет, я вовсе не шучу. Прочь лестницы! Равайи, прошу тебя, будь осторожен… Ведь ты осаждаешь королевский замок.

— Что ты? Здесь королевский замок?

— Разумеется, черт возьми, посмотри хорошенько, и ты увидишь знамя на углу бастиона. Ну, вели лодкам отчаливать и спрячь лестницы в лодки, или я велю стрелять. Если ты хочешь переговорить со мной, ступай сюда один или с Ремонанком, и мы поговорим за завтраком. У меня здесь бесподобный повар.

Равайи засмеялся и ободрил своих людей взглядом. Между тем другая рота готовилась к высадке.

Каноль понял, что наступила решительная минута; он принял твердый и суровый вид как человек, на котором лежит тяжелая ответственность.

— Остановись, Равайи! — закричал он. — Довольно пошутили! Ремонанк! Ни слова, ни шага вперед, или я прикажу стрелять! И это так же верно, как то, что здесь развевается знамя короля и вы идете против французских лилий!

Соединяя дело с угрозой, он опрокинул первую лестницу, приставленную к стене и поднимавшуюся над ее зубцами.

Пять или шесть человек взбирались уже по лестнице. Все они повалились. Падение их возбудило громкий хохот между осаждавшими и между осажденными, как будто здесь резвились школьники.

В эту минуту условленным сигналом дали знать, что осаждающие разбили цепи, которыми запирался порт.

Тотчас Равайи и Ремонанк схватили лестницу и приготовились спуститься в ров.

Они кричали:

— За нами, навайльцы! На приступ!

— Бедный мой Равайи, — кричал Каноль, — умоляю тебя, — остановись!

Но в ту же минуту батарея, до сих пор молчавшая, вдруг заговорила; ядро с шумом упало возле Каноля и осыпало его землей.

— Ну, если вы уж непременно хотите, так извольте! — закричал Каноль, поднимая трость. — Огонь! Друзья, огонь по всей линии!

Солдаты выполнили его приказ как один человек. Ряд стволов опустился на парапет, и огненная лента протянулась над стеной, в то время как гром двух больших орудий отвечал на огонь батареи герцога де Ларошфуко.

Упало человек десять нападающих, но это не только не испугало их товарищей, а дало им новые силы. Батарея на берегу обстреливала пушки крепостного вала: одно ядро сбило королевский флаг, другое разорвало д’Эльбуэна, одного из лейтенантов Каноля.

Барон осмотрелся и, увидев, что солдаты его опять зарядили ружья, закричал:

— Огонь всем!

Приказание было исполнено столь же точно, как и первый раз.

Через десять минут не осталось ни одного целого стекла в Сен-Жорже; камни дрожали и дробились на куски; пушки разбивали стены, пули стучали по широким камням, и густой дым висел в воздухе; слышались крики, угрозы и стоны.