Пленники вечности - Морозов Дмитрий Витальевич - Страница 39

— Вижу, не то я сотворил, — печально заметил Серебряный. — Но я ж не ногаец — людей в яме держать. Да и кормить их надо.

— Что хоть успели сказать твои ляхи?

— Что нанялись в ландскнехтский отряд совсем недавно. Нанял немчин знатный… Убей меня Бог, не помню. Какой-то «фон», в общем, нанял. Обещал в поле на сечу не выводить, велел засады чинить, громить обозы, мешать полкам двигаться.

Басманов проворчал:

— Ландскнехтский отряд… Ландскнехты со своей сбруей приходят, а этих особо снарядили. Деньги немалые нужны на брони да пищали. У ливонцев денег нет, Кестлер последнее золото в поход на Ринген истратил, я наверняка знаю.

— Кто же нанял их?

— Думаю — как раз ляхи.

— А почему немца они поминали? Врали? Не похоже. Мои казачки их шибко прижали, у этих не забалуешь.

— Может, и не врали. При польско-литовском дворе полно немцев шастает, шведов, датчан да людей франкской земли. Есть даже генуэзцы.

— А это кто такие?

Басманов улыбнулся.

— Это далеко от нас. Пока не наладила Русь навигацию в холодных морях — так и будут иные края далекой сказкой.

— А что — там яблоки слаще? Кисельные берега?

— Товары всякие есть, а главное — спрос и интерес к нашим товарам.

Серебряный заскучал. Ему, воеводе, дела торговые казались темными и малопривлекательными. По его разумению этой материей должны интересоваться люди низкого и даже подлого звания.

— Если так печалит тебя уход этих ляхов — прямо сейчас скажу слово засечникам. Эти деньков через пять притащат сюда на аркане сколько угодно ляхов.

Басманов вновь сделался серьезен.

— Никита Романович, озоровать на границе нет нужды. Кто знает, может, поляки только и ждут повода малого, чтобы вмешаться в войну.

Серебряный пожал плечами.

— Оставь тогда у меня какого-нибудь своего человечка. Как будут попадаться выходцы с юга — я их буду отдавать ему.

— И оставлю, вот только прикину — кого, — пообещал Басманов. — Мне скоро трогаться из твоего лагеря. Не серчай — куда путь-дорога лежит, не скажу. Оставлю человека для допросов, да заберу у тебя судовую рать Карстена Роде.

— Может, позвать их атамана?

— Пусть отдыхают, завтра свидимся.

— Так каков твой совет будет? Воевать Ревель, или опять на месте топтаться?

— В любом случае — дождись подхода Шереметьева.

Помявшись, Басманов с неохотой добавил:

— Я и Очин-Плещеев считаем, что поляки готовятся помешать нам выйти к морю. Так что сам в ссору не лезь, но жди беды с юга, не сегодня — так завтра.

— А государь знает?

— Знать-то знает, только слушает других советчиков. А те другие говорят — не зли поляков, оставь немцев в покое, иди на юг.

— И кого слушает государь?

Басманов многозначительно помолчал.

— Выходит, создать-то создали опричнину, да не на одну нее государь опирается.

— Выходит, мало мы делаем, чтобы заслужить полное доверие государя.

Князь загрустил. Перед ним сидел верный царю и отечеству человек, недавно разгромивший опасного врага. Казалось бы, именно с ним и надо бы поговорить о странном поведении Курбского, о попахивающих прямой изменой планах адашевской клики, о грамотах от новгородских купцов, найденных во взятой Нарве…

Только ни к чему все это ратному человеку, Серебряному Никите Романовичу. Не мастак он в подковерной борьбе, поди, и в думе-то никогда не был… Да и своих забот у воеводы хватало. Польские хоругви на юге, неприступный доселе Ревель на севере, десятки верст до русской земли от воинского лагеря, непонятный статус самого Серебряного.

И, словно прочитав мысли князя, Никита Романович с облегчением заметил:

— Одно ладно — хитрыми делами не мне заниматься, о том голова не болит.

Глава 16. Тирзенская закуска

Городок, в непосредственной близи от которого русская армия одержала одну из самых своих значительных побед в Ливонской Войне, показался Басманову жалкой деревенькой. Странной, впрочем, с обилием цельнокаменных домов, неплохо укрепленной, и все же деревней.

— Снаружи лоск наведен, — проговорил опричник, вертя головой, — а внутри гниль одна. Чего они помои прямо на улицы льют? Отчего сточные канавы от улиц не отвели?

— У латинян завсегда так, — откликнулся Ярослав. — Поверху позолота, внутри прах.

— Однако славно, что не пришлось Серебряному на эти стены кидать полки. Много народу бы полегло.

Гарнизон города, состоящий из ополчения и нескольких отрядов ландскнехтов, клялся Фелькензаму, что ляжет костьми, но не пустит московитов в свои твердокаменные стены.

Мужества защитникам достало лишь для того, чтобы пускать стрелы с башен в казачьи разъезды. Когда потянулись в сторону Тирзена унылые шеренги битого ливонского воинства, ворота крепости затворились.

Городские старшины решили, что не след им ссориться с грозным царем московским. В силу германского оружия никто здесь больше не верил. Торговый народ, сведущий в финансах, знал наверняка: больше нет у Ордена ни злата, ни серебра. Посему явились убеленные сединами богатеи Тильзена в шатер Никиты Романовича с ключами от ворот и богатыми дарами. Просили не разорять город, не вводить полки.

— Воев я своих на стены расставлю, — сказал Серебряный, — а разорения чинить не станем, раз добром дело решилось.

Говоря, он кусал губы и теребил нагайку. Совсем не по сердцу было ему дружески толковать с купцами, только что совершившими в его глазах тягчайший грех — предавшими своих.

Отступающая орденская сила уныло обтекла Тирзен и потерялась на затянутых туманом дорогах, не дождавшись ни помощи раненым, ни крова для еще годных к бою.

Будь князь помоложе, наверняка велел бы сечь посланников и гнать вожжами до самых стен.

Но ранняя седина давно уже тронула виски воеводы, научился он смирять горячий нрав, памятуя о делах державных.

Войско расположилось под стенами, внутрь вошли три сотни стрельцов и обозный наряд. В застенках под городской ратушей нашли изможденных пленников — в основном, из разбитых Кестлером гарнизонов. На обращение со стороны тирзенских немцев они не жаловались, недобрым словом поминая лишь каких-то кнехтов из рыцарской свиты Фелькензама. Те повадились, хлебнув зелена вина, спускаться в застенки и смертным боем бить пленников.

Серебряный опросил спасенных и велел одному из купцов немецких намалевать на папире гербы рыцарей, чьи оруженосцы позволили себе такое душегубство.

— Отдать папир казакам из ертаула, — распорядился воевода. — Кто с такими знаками на щитах — волочь ко мне на аркане. Кнехтов не жалеть, даже если в полон сдаваться станут.

Достался московитам изрядный запас огненного зелья и несколько никудышных бомбард. Ландскнехтов, разоружив, отпустил Серебряный на все четыре стороны, велев казакам рассеять их нагайками за городскими воротами. По чести ушли только командиры, при мечах и без срама. По опросам выяснилось — не принимали они участия в расправе над отрядами Русина и Репнина, сидели в городке всю войну.

Басманов рыскал по городу, ища следы деятельности Фемгерихта.

Тирзен являлся для него сплошным белым пятном. Не удалось ни разу заслать сюда прознатчика. Трое пытались, да ни один не вернулся.

Городские старшины наотрез отказывались говорить о Феме, утверждая, что все это сказки, придуманные подвыпившими сервами в корчмах. Но отнекивались они как-то особенно нервно, поминутно зыр-кая глазами друг на дружку.

Опрос, учиненный им по отдельности, ничего путного не дал. Один лишь оговорился, назвав в числе часто посещавших город дворян одного из помощников фрау Гретхен.

— И здесь наследила, змея подколодная, — подивился Басманов. — И как же она все успевает?!

Решил он присмотреться поближе к местным купеческим делам. Присмотрелся, и сделался мрачнее тучи.

Нити всех делишек держали в руках совсем не местные воротилы, а пришлые купцы из земли ляхов, ганзейцы да датчане. Причем такое положение дел сложилось совсем недавно, аккурат после визита неуловимой фрау. Тогда исчезли несколько знаменитых торговцев сукном, глава гильдии стеклодувов и пара караванов, снаряженных оружейниками да жестянщиками на запад.