Пленники вечности - Морозов Дмитрий Витальевич - Страница 38

— Я в земщине…

Репнин и Русин тоже… были… Басманов глянул на него волком.

— Ты никак решил, что опричники на всю земщину ножи точат? Глупости это и вражьи домыслы! Эдак мы на всю Русь мечи вострить должны.

— Говорят всякое…

— А ты больше слушай, — отрезал Басманов. — Учил тебя духовник — по делам, а не по словам о людях мнить?

Серебряный замолчал. Басманов устало поднялся, подошел к карте и постучал по ней ногтем.

— Кто корабли завел на Балтике?

— Ты, княже.

— Не я, — наставительный тон резанул слух Никиты Романовича, — а опричнина. Не сладить с таким князю Басманову, чтоб в одиночку в далеких землях сыскать верного датчанина, сведущего в морском деле, построить верфь, руководить флотом, да еще и в тайне до поры это сохранить. А кто…

— Да знаю я, сколько вы ладного делаете, а еще больше мыслите сделать, — махнул рукой Серебряный. — Только не по нраву мне все эти тайны, секреты.

— Вот потому ты полками командуешь, а я в опричном приказе волю государя выполняю. И все при деле, к вящей славе Руси.

— Ты, словно щенка несмышленого, меня отчитываешь, — посетовал Серебряный.

— Не обессудь, — заметил Басманов, — но ты отроческие слова речешь. Пятерня, кулак… Или не видишь, сколько явной измены вокруг войны Ливонской? А сколько скрытого недоброжелательства? Можно с этим совладать, коли прежним обычаем жить станем?

— При Иоанне Третьем совладали как-то…

Басманов в сердцах хватил рукой по шатровому столбу.

— Совсем замутили голову тебе заботы ратные, Никита Романович! Ты еще царя Гороха вспомни, что Тугарина Змеевича одолел.

Серебряный примирительно поднял руки.

— Не о том мы все. Так, накипело у меня. Давай к делам нашим грешным вернемся, а царский указ оставим на суд Божий.

— Нет уж, — жестко сказал Басманов. — Накипело — так лей через край. Я на то здесь, чтобы в точности знать, понимает ли каждый ратник, да и воевода общее дело, или нет.

— Ну, коли сам хочешь, слушай… — Серебряный сжал и разжал ладони, могучие, способные гнуть подковы. — Страху от вас по Руси много.

— Это верно, — Басманов провел рукой по рукояти сабли. — А кто боится? Тот, чья совесть не чиста. И правильно. Пусть трепещут. Не будет им раздолья, как в прежние времена. Не дадим Русь в обиду!

— Ладно говоришь, — Серебряный подпер кулаками подбородок. — Только не одни воры государевы трепещут.

— Ты про чернь?

— Чернь как раз довольна и весела, когда очередного боярина или купца на веревке по улице волокут. Много честных людей перепугано властью вашей, делами и слухами о деяниях опричников. Слышал, небось, величают вас кромешниками, татями.

— Слышал, — Басманов улыбнулся. — На то и одежды ратников наших темные, и собачьи головы к седлам приторочены. А кого, думаешь, больше всего бесы боятся? Богомольцев в черном. А почему?

— Опять ты со мной, как с дитем малым.

Опричный воевода вернулся к седлу и уселся на татарский манер, подобрав под себя ноги.

— Планы у государя большие, — сказал он после долгого молчания. — А противодействие сильное. Очень сильное, Никита Романович. Враг внутренний многоголовый и стозевый, его не вызволишь в поле и саблями не порубишь. Страна большая, а иной раз положиться государю не на кого.

— А бояре?

— Таких как ты, безоглядно верных и честных мало. Многие хотят вольностей, как у польской шляхты. Иные города по сию пору отложиться хотят. Кабы рассказал я тебе об этих темных делишках, бросил бы ты саблю, да в монастырь ушел от омерзения, поверь мне.

— Грязи много, — изрек Серебряный. — Это верно.

— Раз есть грязь, должны быть и те, кто ее разгребает.

— Не стану я допытываться по поводу казней московских, — устало промямлил Серебряный. — Тебе — верю. Не стал бы зря боярскую да княжью кровь лить. Не стану и планов государя выведывать. Скажи только — мы всерьез здесь воюем, или для шутки?

— Всерьез, Никита Романович. Море нам нужно, без него Русь задохнется. Гавани, выход к дальним странам, новые друзья для страны…

— Тогда посоветуй, что делать мне. Идти на Ревель, не дожидаясь указа государева?

— Сам же говоришь — сил мало.

— Сил достаточно… — Серебряный быстро подошел к карте и прочертил ногтем линию вдоль южной границы Ливонии. — Да много оставить надо, дабы зад и брюхо войска прикрыть.

— От кого?

— Ты, опричник, можешь в точности сказать мне: Никита Романович, не ударят ляхи и литвины тебе в спину! Смело веди полки на последние крепости немецкие, и Бог даст победу!..

Басманов промолчал.

— То-то…

Серебряный взъерошил шевелюру пятерней.

— Курбского нет, царь далеко. А я тут один, между немцем и ляхом.

— Не один. Скоро подойдет Шереметьев с полками.

— И кто же промеж нас главный будет? Молчишь? А я знаю наперед. Никто! Будем вдвоем топтаться на одном месте. Опять пальцами бить растопыренными вместо кулака.

— Вот заладил, — Басманов покачал головой укоризненно. — Страна большая перед вами, тут не два войска, пять или шесть воинств надо.

Глаза Серебряного внезапно загорелись.

— Вот если бы он прикрыл границу с ляхами, тогда я бы пошел на немецкие крепости! Или он бы двинулся на Ревель, а я — на ляха.

— Эк хватил — на ляха, — оборвал полет его мысли Басманов. — Вот это государь точно не одобрит. Совсем не ко времени нам ссора с поляками.

— А что они хоругвь за хоругвью к границам ведут? Вспомни, что при Иоанне Третьем было?

— Даст Бог, не повторится. Я тебе не указ, Никита Романович, но совета ты просил — даю тебе совет. Не задирайся с соседями. Русь не может воевать и ногайца, и немца, и поляка.

— А если они сами…

— А вот если сами…

Серебряный хищно вперил взор в недра польских земель.

— У них земли много. И какой земли! Смоленск один чего стоит!

— Зачем нам чужое? На Руси земель полно, освоить не можем, от набегов татарских оборонить, куда же больше? Это враги царевы нас толкают земли хапать без смысла. Нам и нужно-то всего несколько гаваней на студеном море, да кораблей побольше.

— Такая, значит, правда у опричнины?

— Такая, — согласился Басманов. — Если сильно рот разевать — морда может треснуть.

Серебряный почесал в затылке.

— И все же ляхи — главные наши недруги. Они уже гадят исподволь.

— Это как же?

Никита Романович налил себе квасу, отпил, вытер мокрые усы.

— Когда я на Фелькензама шел, стал забираться в тыл правому полку один залетный отряд. Хотел сбить нас с марша, не пустить в холмы. Чтобы тяжелая конница рыцарская на равнине по нам ударила.

— Толково придумал Фелькензам, только, кажись, не на того напал, так что ли?

Серебряный был отнюдь не тем человеком, кто любит заниматься самовосхвалением. Реплику опричного воеводы он пропустил мимо ушей.

— Послал я наперехват этих… из Легиона. Тьфу ты, пропасть! Вои отличные, умелые и хоробрые, только к чему этим словом латинским, поганым, именуются? Тоже, поди, опричные?

— Мои люди, — согласился Басманов. — Вернее — люди Карстена Роде. Я за ними приглядываю, пока они на суше. К слову сказать, заберу скоро от тебя.

— Жаль, малая дружина, но толковая. Так вот, прижали они фелькензамовых людишек в болотах, да расколошматили. Взяли полонян. Четверых. Все, как один, из-за ляхского кордона.

— Вишневецкого люди? — подобрался Басманов.

— Не знаю я, какого там Вишневецкого. Ляхи, и весь сказ. Самые обычные ляхи. Только брони на них новенькие, получше ливонских, пищали хранцузские.

— Где держишь их? Надо мне с ними перемолвиться, — поднялся Басманов.

— Как где? Да нигде!

Басманов так и сел. Серебряный простодушно развел руками:

— А что их расспрашивать? Простые вои, не паны, не атаманы. Я их отпустил после битвы с основной ратью Ливонской.

— Что — всех отпустил?

— Нет. Один много гонору имел, русского царя лаял. Пришлось ему голову снести саблей.

Басманов с хрустом сцепил пальцы.