Шпунтик собачья лапа - Кинг-Смит Дик - Страница 7

Внезапно тишину нарушил душераздирающий визг перепуганной наблюдательницы, находящейся под дубом, и в тот же момент высоко над уткой с высокого берега вылетел пятнистый комок и на какую-то долю секунды, казалось, повис на фоне чистого голубого неба. Ноги его бешено работали, большие уши относило ветром назад, смешной хвостик крутился, как мутовка, взбивающая белок, — Шпунтик Собачья Лапа долю секунды наслаждался свободным полетом.

Затем тяжелая голова потянула вниз, у Шпунтика вырвался испуганный визг, когда темная вода устремилась ему навстречу, и — «уи-уи-уи-плюх-бульк!» — Шпунтик скрылся под водой.

Когда он всплыл на поверхность, то перед ним оказался противоположный берег и он не мог видеть успокаивающей его мускусной утки, которая подплыла к нему совсем близко. Он видел только океан воды вокруг себя, и воды этой он хлебнул уже изрядно. К новоприобретенному понимаю того, что свиньи не могут летать, добавилось ужасное открытие: они не могут и плавать. И ведь он это знал. Об этом говорила ему мамочка. Мамочка, которую он никогда больше не увидит.

— На по-о-мощь! — провизжал Шпунтик. — По-о…

Буль-буль-бульк — и он опять ушел под воду. Когда он всплыл во второй раз, он услышал два голоса. Один — его матери, которая отчаянно вопила, стоя по брюхо на мелководье, после того как с топотом примчалась, бросив свой дуб.

— Спасите его! Спасите моего мальчика! — взывала в панике миссис Барлилав.

Другой голос тихо говорил ему в самое ухо:

— Успокойся. Перестань бороться. Не разговаривай. Закрой рот и не открывай. Дыши пятачком. — И Фелисити направилась к противоположному берегу, который теперь был ближе. Она ободряюще покачивала хвостом и часто оборачивалась, чтобы взглянуть на поросенка.

Ее голос звучал уверенно, а Шпунтик даже в панике сохранил присутствие духа и мужество, и он — что ему оставалось? — повиновался: сжал губы, вздернул голову, так что ноздри уставились в небо, как сдвоенные пулеметы всплывшей подводной лодки, забил задними ногами, как безумный стал загребать передними собачьими лапами и при этом изо всех сил старался вообразить, будто мчится сквозь высокую траву.

К своему изумлению, он начал продвигаться в воде вслед за уткой, сперва медленно, потом быстрее по мере того, как освоил толчок и обрел большую уверенность, и под конец поплыл с такой скоростью, что у берега поравнялся с уткой и они коснулись ногами дна в поросшем тростником заливчике одновременно.

Они посмотрели друг на друга. Глаза их блестели — у Фелисити от радости, но слегка насмешливо, у Шпунтика от облегчения и торжества по мере того, как к нему приходило осознание происшедшего.

— Свиньи не могут летать, — произнес Шпунтик. — Но один поросенок, — тихо начал он, — может… — произнес он погромче, — ПЛАВАТЬ! — прокричал он во весь свой писклявый голос и поплыл сам по себе в сторону ждавшей его на берегу матери.

Все это время миссис Барлилав вопила: «Спасите моего мальчика!» — пока он не очутился, как ей показалось, в безопасности. Но как только он поплыл поперек глубокого ручья, она опять принялась визжать и визжала, пока ушей ее не коснулись звуки двух голосов.

— Успокойтесь, матушка. — Этот голос принадлежал утке, которая поднялась в воздух, перелетела через голову плывущего и приземлилась рядом со свиньей. — Он в порядке. Прислушайтесь.

Когда свинья замолчала, послышался другой голос, которого не заглушил тихий плеск воды в заводи, — голосок ее сына, который приближался к ней:

— Мамочка! Мамочка! Посмотри на меня! Я плыву! Это легко! Смотри!

И пока мать смотрела на него, разинув рот, маленькая фигурка продолжала грести, гоня перед собой небольшую волну, которая образовалась благодаря скорости продвижения.

Однако миссис Барлилав так до конца и не поняла, что произошло, начиная с той минуты, как ее разбудило солнце. Едва Шпунтик вылез на берег и отряхнулся, как делает плавающая за дичью охотничья собака, она повернулась и стала подниматься вверх по склону к вершине холма, в то же время выговаривая сыну, как свойственно мамашам после сильного испуга, причиненного их ребенком:

— Глупый мальчишка. Нехороший мальчишка. Скорей поднимайся, побегай на солнышке, а то простудишься насмерть. Говорила я тебе — не подходи к воде. Чтоб больше туда ни ногой, понятно? Никогда. Прямо и не знаю, что бы отец сказал, если бы знал…

И так далее, пока, не получая ответа, она не обернулась и не обнаружила, что разговаривает сама с собой.

Внизу, как раз под тем местом, где она стояла на крутом берегу, в заводи беззаботно плескались двое: один белый с черными полосами, а другой белый с черными пятнами. Пока миссис Барлилав до головокружения всматривалась с обрыва, они проделали целый ряд фигур в воде. Они выписывали круги, восьмерки, зигзаги, так что поверхность вспенилась и о берег стали шлепать маленькие волны.

И тут до миссис Барлилав дошла наконец невероятная истина: ее хилое, малорослое, уродливое дитя плавает, плавает самым настоящим образом и делает это красиво. «Как? Ноги особенные? Для чего-то предназначенные? А? Вот бы видели его соседки сейчас!»

— Шпунтик, родной! — крикнула она ему вниз. — Какой же ты умница!

«Какой же я счастливый! — думал Шпунтик. — У меня такая чудная мама, я плаваю в этом сверкании, рядом друг, чье имя само по себе означает счастье!» И он как одержимый заработал лапами, а все до одной рыбешки в заводи смотрели, округлив от удивления рты. Куропатки в зарослях тростников цоканьем выражали свое изумление. Цапля, сидевшая на макушке плакучей ивы, издала пронзительный недоверчивый крик. Яркий зимородок восхищенно свистнул, а пролетавший мимо зеленый дятел истерически захохотал. А над ручьем вдоль всей долины летел одинокий лебедь, и шорох его больших крыльев в точности выражал всеобщее чувство удивления. «Ч-чудо! — шелестели они. — Ч-чудо! Ч-чудо!»

Глава восьмая

Правда выходит наружу

Новость распространилась быстро, и, разумеется, воздушной почтой. Дятел прокричал ее своей подруге, сидящей в гнезде, это услышали скворцы, отдыхающие на верхних ветвях, и позднее обсудили ее между собой, когда, стрекоча, купались в дворовой кормушке. Воробьи, скакавшие рядом в поисках мелких зерен, подслушали разговоры скворцов и разнесли услышанное по всей ферме. К полудню лишь одна личность оставалась в неведении относительно плавучего поросенка, и это, конечно, был свинарь, который по тупости своей не научился понимать язык животных. Но Сквайр знал, и это скоро стало известно соседкам миссис Барлилав.

Миссис Суиллер и миссис Гобблспад беседовали через пустое стойло номер пять. Его уже вымел, выскреб и вымыл служитель, и там чувствовался сильный запах дезинфекции. Приятельницы вспоминали разговор, состоявшийся пару недель назад.

— А помните, что она сказала, миссис Гобблспад? — прохрюкала миссис Суиллер.

— Еще бы, миссис Суиллер. Мол, ноги особенные. «Для чего-то предназначенные» — так она выразилась. А помните, что мы сказали?

— А как же, миссис Гобблспад, помню так же твердо, как свое имя — Рози Суиллер. «Как это — ноги предназначенные?» — спросили мы. Чепуха — так мы решили.

— Подумать только, — подхватила миссис Гобблспад и умолкла, размышляя. Потом продолжала: — И горло себе не порезал.

— Еще бы — с такими-то ногами.

— Я всегда говорила — умный малыш.

— В жизни не слыхивала, чтобы свинья из Плаубэрроу плавать умела.

— И чтоб любые свиньи плавали.

— Что-то свинарь скажет, когда узнает.

Последовало недолгое молчание, а затем они враз сказали испуганными голосами:

— А что Сквайр скажет, когда узнает?

Едва они успели вымолвить эти слова, как с другой стороны двора послышалось басовитое хрюканье и дребезжание двери. Миссис Суиллер и миссис Гобблспад соскользнули с перегородок и, опустив головы, затаили дыхание. Будь у них пальцы, они бы их скрестили. Ни той ни другой не хотелось услышать свое имя, когда боров начнет задавать вопросы. Но, как выяснилось, этого ни одной избежать не удалось.