Священный лес - Гэсо Пьер Доминик - Страница 29

Огромный стол, окруженный массивными креслами местного производства, занимает половину приемного зала с голыми побеленными стенами. Не останавливаясь, Коли проводит нас в соседнюю комнату, где стоят две кровати.

— Вы дома, — произносит он.

Мы сидим в большой комнате вокруг тяжелого стола, к краю которого намертво привинчена мясорубка, и беседуем, потягивая добоиги из разнокалиберной посуды.

— Коли знает, что вы татуированы и посвящены в тайны тома, — говорит мне Вуане.

Коли, широко улыбаясь, кивает головой. Мягкими танцующими шагами входит хрупкая, маленькая женщина с худым лицом. Это Вору, одна из лучших жен Коли. Она подходит к Зэзэ, и они переплетаются пальцами, так что хрустят фаланги. Вору — дочь старого зоги, и в Буэнлазу его называют не Зэзэ, а Ворукайя — отец Вору.

Коли объясняет, что он поручил Вору прислуживать нам. Она приветливо улыбается и той же легкой походкой исчезает.

Внезапно я замечаю высокую женщину со светлой кожей, закутанную в широкое полотнище синего сагипа. Она стоит в углу и не шевелясь смотрит на нас ничего не выражающим взглядом. Несомненно, она вышла из комнаты напротив пашей, где на кровати с балдахином спит сам вождь.

Коли как будто совсем не замечает ее присутствия.

Я взглядом спрашиваю Вуане.

— Это жертвенная жена, — говорит он.

— Жертвенная жена?

У каждого из крупных вождей есть жена с более светлой, чем у остальных, кожей. Ее нельзя бить. Ее нельзя сердить.

— Почему?

— Так принято: если же ее ударят, надо принести жертву. Она никогда не работает!

И действительно, все время, пока мы были у Коли, жертвенная жена бродила по дому, ничего не делая, или стояла, словно статуя, прислонившись к стойке двери, или молча сидела целыми днями в кресле.

Празднество, на которое пригласил нас Коли Зуманиги, посвящено выходу девушек из леса. Вуане долго рассказывает мне об обрядах женщин. У них есть свои талисманы и свой священный лес, расположенный по соседству со священным лесом мужчин. В этом лесу деревенские матроны под руководством пожилых женщин — блюстительниц культа подвергают девушек эксцизии[38].

После операции девушки проходят двухлетний испытательный срок в бруссе, обучаясь всему, что должна знать женщина тома, чтобы исполнять свою роль в общине. В назначенный матронами день они возвращаются в деревню, где в их честь устраивают большой праздник.

Ни одна церемония у тома не начинается без ритуального обмена подарками. Коли Зуманиги, надев тропический шлем, сидит, окруженный старейшинами, в тени своей хижины и с достоинством принимает подношении.

От собравшейся на площади толпы одна за другой отделяются женщины и кладут к ногам Коли огромные связки гинзэ, тазы с рисом или перцем, калебасы с пальмовым маслом, рулоны ткани. Постепенно у ног Коли вырастает груда даров. Каждую женщину сопровождает старейшина, он до изнеможения долго объясняет значение и стоимость подношения.

Коли терпеливо выслушивает, коротко благодарит и приступает к распределению даров среди присутствующих. Подарки, которые он предназначает девушкам, проходящим испытательный срок, немедленно относят в священный лес. Вуане и Зэзэ не устают смотреть, слушать, оценивать.

Два дня подряд мы терпим эти скучные приготовления.

Солнце клонится к закату. В расположенном совсем рядом лесу раздается песня, молитвенная и дикая в одно и то же время. Такой мы еще ни разу не слышали. Между двумя хижинами появляется многолюдная процессия женщин, под звуки калебас-погремушек она приближается к деревне. Наклонясь вперед, со свисающей грудью и опущенными вдоль тела руками, женщины, волоча ноги, обходят вокруг площади. Иногда хор останавливается, ладони разом поднимаются к небу и раздается долгий, пронзительный, раздирающий барабанные перепонки вопль. Над движущейся колонной покачиваются несомые на вытянутых руках две длинные фигуры, завернутые в белую ткань.

— Первая, — говорит Вуане, — это зази, снадобье всех женщин. Вторая — колдунья, словно труп, завернутая в простыню.

Процессию замыкают матроны, совершавшие эксцизию. В своих лучших набедренных повязках, в высоких конусообразных головных уборах из полос материи самых ярких цветов, они слегка пританцовывают, размахивая щипцами и ножами — атрибутами их дела. С веселым садизмом они воспроизводят мимикой перед глазеющей толпой операцию.

Рядом с кортежем весело суетится и как будто ведет игру худенькая женщина в м’била. На пей головной убор с перекрещивающимися гирляндами бараньих лопаток и со свешивающимися гроздьями клювов тукана. Она бешено размахивает большим вареным бананом.

Мы хотим начать съемку, и я направляюсь к площади. Вуане догоняет меня: ни один мужчина не должен приближаться к процессии. Поскольку я настаиваю, он указывает мне на огромпую старуху, сидящую под навесом одной из хижин между двумя матронами особенно свирепого вида.

— Ты должен спросить у нее.

Это главная ведунья в округе, и праздник в ее власти. Она может его остановить одним жестом. Весит старуха, должно быть, около двухсот кило. Я видел, как она переходила площадь. Выпрямиться она не в силах и может передвигаться, только толкая перед собой нечто вроде деревянного катка.

— А в лесу ей нужно двадцать носильщиков, — с восхищением поясняет Вуане.

По поверьям тома, когда ведунья находится в пути, никогда не бывает дождя, только небо покрывается тучами, чтобы защитить ее от изнурительной жары.

Я минуту колеблюсь, а затем в сопровождении Вуане направляюсь к старухе. Она поворачивает опухшее лицо и обдает меня гневным взглядом. Надеясь ее смягчить, я передаю через Вуане подарок. На этот раз наш переводчик, по его словам, охотно уклонился бы от роли посредника. Старуха ничего не желает слушать, бросает деньги мне в лицо и поворачивается к нам спиной. Вуане глядит на меня с беспокойством, но у меня в запасе есть другой аргумент.

— Я знаю, что тебе не нужны деньги. Ты распоряжаешься всеми женщинами в округе, а во время этого праздника даже мужчинами. Я прошу тебя дружески принять бутылку рома, которую мы привезли для самих себя.

Мгновенная метаморфоза. Поняла ли она, чего мы лишаем себя, делая этот драгоценный подарок? Лицо ее озаряется, она берет меня за руки и передаст через Вуане, что мы ее друзья.

— Ты можешь снимать, но не слишком близко.

На площади женщины ведут хоровод. Наконец, испустив последний вопль, они поворачивают обратно в лес.

— Еще не кончено, — говорит Вуане, видя, что я складываю аппарат. — Теперь будет еще великолепней!

Вуане полюбилось это прилагательное, которым мы обогатили его словарь, и он, как и большинство белых, употребляет его кстати и некстати. На этот раз оно, пожалуй, уместно. К сожалению, солнце вот-вот опустится за лес и через несколько минут снимать будет уже нельзя.

— Да, да, великолепно! Ты увидишь, — нетерпеливо повторяет Вуане, никогда не желающий считаться с возможностями техники.

Глухие удары, словно поступь гигантского зверя, потрясают деревню. Над коническими крышами вырастают две белые мачты, метров десяти высоты, увешанные развевающимися цветными лентами. Из промежутка между хижинами выходит новый кортеж. Две группы женщин по очереди поднимают и опускают тяжелые шесты. Только удары мачт о землю задают ритм пению. В середине толпы движутся высокие черные остроконечные колпаки. Это девушки, прошедшие операцию, «очаровательные» [39], как называет их Вуане.

В наступившем мраке быстро тонут все детали. Площадь — уже сплошная темная движущаяся масса людей, без конца кружащихся в одном и том же колдовском ритме. В последних отблесках дня вырисовываются только две большие мачты да колпаки прошедших посвящение девушек.