Судьбы и сердца - Асадов Эдуард Аркадьевич - Страница 51

А в глазах презрительный прищур:

«Шура, Шура, что еще за Шура?

Мало ли звонит мне всяких дур!»

Искра смеха — будто лучик света!

Редкая минута тишины

Посреди грохочущей войны.

Мир… звонки… Да сбудется ли это?!

Все казалось призрачно-забавным.

И обоим было невдомек,

Что случись и вправду твой звонок —

Там, в далеком мире, в должный срок,

Как все было б здорово и славно!

Увидала письма. Улыбнулась:

— Девушки?

— Допустим, что и так.

— Что же ты нахмурился, чудак?

Мне-то что! — И с хрустом потянулась.

А затем с лукавинками глаз:

— Извини, что так спроста и сразу,

Любопытство исстари у нас.

Ты сказал кому-нибудь хоть раз

О любви?

— Да нет еще. Ни разу.

— Вот и славно. Честное же слово,

Болтунов… ведь их не сосчитать!

Не успеют «здравствуйте» сказать —

И «люблю», пожалуйста, готово!

— А вот это, — тронула письмо, —

Мамино. Я верно угадала?

Если б мне когда-нибудь само

Вдруг пришло такое вот письмо,

Я б луну от радости достала!

Что застыл безмолвно, как вопрос?

Нет, с рожденьем у меня в порядке:

Дед меня нашел в капустной грядке,

Говорят, скворец меня принес.

Что ж, я впрямь невесело росла,

Золушка и та того не ведала:

Тиф, невзгоды… Мама умерла…

Мне и четырех-то даже не было.

Вечно хмурый пьяница отец.

Мачеха — еще вторая рюмка.

Это в сказке: туфельки, дворец…

Жизнь суровей: девушка-боец,

Сапоги и докторская сумка.

Впрочем, жизнь всегда за что-то бой!

Все настанет: и цветы и платья.

Будем живы, мы еще с тобой

Побываем где-нибудь во МХАТе!

Ну, пора. Смеркается. Пойду! —

Протянула руку. Быстро встала

И легко тропинкою сбежала,

Помахав ушанкой на ходу.

Глава IV

ПРАЗДНИЧНЫЙ ВЕЧЕР В МОСКВЕ

В ледяную топая броню,

Пляшет вьюга над Москвой-рекою,

Заметая белою крупою

Голубую тонкую лыжню.

Нынче день капризен, как судьба:

Утром солнце звякало капелью,

А затем прихлынула с метелью

Белая сплошная ворожба.

Я сижу, не зажигая света,

И включать приемник не хочу.

Нынче время, памятью согрето,

Шлет сигнал из дальнего рассвета

Кодом по сердечному ключу.

Тот рассвет у неба в изголовье

Был крутым от просоленных слов,

Красно-белым от бинтов и крови,

Черным от воронок и дымов.

Тяжкий грохот, прокатясь по крышам,

Прогремел за праздничным окном.

Только сердце почему-то слышит

Тот, другой артиллерийский гром!

Тот, другой, что, силы не жалея,

Был тараном схваток боевых.

Помнишь, Шурка, наши батареи?

Помнишь хлопцев, павших и живых?!

Помнишь жмыхи, что порою лопали?

Помнишь шутки, раны, ордена?

Помнишь, как катилась к Севастополю

Фронтовая грозная весна!

ИШУНЬСКИЕ ПОЗИЦИИ

1

В линзах солнце дымное дробится,

Степь — как скатерть с блюдцами озер.

Мы берем Ишуньские позиции.

Впереди, как в сводке говорится,

«Полный стратегический простор».

Ни куста, ни крыши, ни забора,

Широта, простор и благодать.

Только лупят из того «простора»

Так, что от свинцового напора

Головы порою не поднять.

Ну а мы, однако, поднимали.

Как смогли? У господа спроси!

Но таким огнем прогромыхали,

Что земля качнулась на оси!

Их окопы, танки, минометы,

Разом — огнедышащий погост.

И рванулась матушка-пехота,

И пошла, как говорится, в рост!

Хорошо ли обогрелись, фрицы?

Жарьтесь, за огнем не постоим!

Мы берем Ишуньские позиции,

Мы идем, освобождая Крым!

2

В полдень зуммер, топкий, как заноза:

— Вал пехоты выдохся, ослаб.

Враг застрял в траншеях, у совхоза,

Через час, не позже, новый залп!

Турченко не любит разговоров.

Развернул планшетку:

— Вот смотри:

Здесь совхоз, А там, у косогора,

Мы им зад прихлопнем ровно в три!

Вдруг застыв, прислушался всей кожей

И в окоп. — А ну, давай сюда! —

Я снарядный вой услышал тоже,

Но решил: минует, ерунда!

Взрыв раздался рядом, за спиной,

Вскинув кверху ящики и глину!

Оглушил, ударил, опрокинул,

Резкий и грохочуще-тугой!

Как в живых случилось мне остаться,

И теперь не ведаю о том.

Пролетев, как щепка, кувырком,

Чуть успел за бруствер задержаться

И, нарушив все субординации,

Придавил начальство животом!

Турченко неторопливо сел,

Осмотрел меня тревожным взглядом

И, довольный, крякнул: — Уцелел!

Повезло, брат, лучше и не надо!

Подал флягу. — На-ка, укрепись.

Все равно паружу не соваться.

Вон как начал минами плеваться.

Ничего. Потом не прогневись!

Взрывы, гарь… И вдруг песок на шею,

Сумка вниз из дымной темноты,

Кто-то следом прыгает в траншею.

— Покажите, что с ним?!

— Шура, ты?

— Жив! А я… А мне-то показалось…

Вижу вдруг — разрыв, и ты пропал…

Господи, ну как же напугал! —

И к плечу беспомощно прижалась.

Турченко ей сунул было флягу.

Отстранила: — Не люблю. Учти. —

А сама как белая бумага,

Как металл медали «За отвагу»,

Что сияла на ее груди.

Закурила, шапку подняла.

— Ну, пойду я… Хватит прохлаждаться! —

Улыбнулась: — У меня дела.

Ну а вам счастливо оставаться.

Ладно, знаю: смелые солдаты.

Кстати, и стрельбы почти уж нет.

Помогите выбраться, ребята! —

И за нами зашагала вслед.

Ласково похлопав по спине,

Турченко шепнул мне, улыбаясь!

— Если я хоть в чем-то разбираюсь,

Ты везуч, по-моему, вдвойне!

3

Ax, как нас встречали, как встречали

Горем опаленные сердца!

Женщины навстречу выбегали,

Плакали, смеялись, обнимали

И кричали что-то без конца.

Руки загорелые раскинув,

Встав толпою посреди пути,

Так, что ни проехать, ни пройти,

Окружали каждую машину.

Возле хаток расстилали скатерти

С молоком и горками еды

Русские, украинские матери,

Всем нам, всем нам дорогие матери,

Вдовы и столетние деды.

И, в толпе разноголосой стоя,

Хлопцы, улыбаясь широко,

Часто не остывшие от боя,

С уваженьем пили молоко.

С уваженьем? Нет, с благоговеньем!

Ибо каждый точно понимал

Все их муки, беды, униженья,

И ржаное, темное печенье

Было повесомей, чем металл.

И везде о самых долгожданных

Вопрошали мать или сестра:

— Вы не знали Мухина Ивана?

Или, может, бачили случайно

Пехотинца Марченко Петра?

Только где он, Мухин этот самый,

Как его отыщешь на войне?

Может, бьется за рекою Ламой,

Может, сгинул в Западной Двине?

Тот, кто любит, неотступно ждет.

У любви терпение найдется.

— Не волнуйтесь, мама, он вернется,

Вот побьет фашистов и придет!

Если ж не пришел, простите, милые,

Светлые пророчества бойцов,

Что дрались с любой бедой постылою,

С черной злобой пулеметнорылою,

Только вот не обладали силою

Воскрешать ни братьев, ни отцов.

Да и нас отнюдь не воскрешали.

Скажем без бодряческих речей,

Что не все мы снова увидали

Те края, где верно ожидали

Нас глаза сестер и матерей.

Глава V

В СОВХОЗЕ

Фронтовая крымская весна,

Гарью припорошенные розы

(Хоть не время, все-таки война)

Пряно пахнут в садиках совхоза.

О, как дорог незнакомый дом,

Где ты мог с удобствами побриться,

Не спеша до пояса умыться

И поесть ватрушек с творогом,

Где хозяек щедрые сердца

Так приветить воина стараются,

Что тот дом и люди вспоминаются