Судьбы и сердца - Асадов Эдуард Аркадьевич - Страница 45

Тут бы надо не мямлить и не зевать,

Тут обнять бы, конечно! А чем обнять?

Даже нет языка, чтоб лизнуть хоть в щеку!

А вдобавок скажу тебе, не тая,

Что в красавицу нашу влюбиться сложно —

Ничего, чем эмоции вызвать можно:

Плавники да колючая чешуя…

Скажешь, мелочи… плюньте, да и каюк!

Нет, постой, не спеши хохотать так лихо!

Как бы ты, интересно, смеялся, друг,

Если б, скажем, жена твоя чудом вдруг

Превратилась в холодную судачиху?

А взгляни-ка на жен наших в роли мам.

Вот развесят икру перед носом папы,

И прощай! А икру собирай хоть в шляпу

И выращивай, папочка милый, сам!

Ну а рыбьи мальки, только срок придет —

Сразу ринутся тучей! И смех и драма:

Все похожи. И черт их не разберет,

Чьи детишки, кто папа и кто там мама!

Так вот мы и живем средь морей и рек.

Впрочем, разве живем? Не живем, а маемся.

Потому-то сидим и молчим весь век

Или с горя на ваши крючки цепляемся!

Э, да что… Поневоле слеза пробьет…

Ну, давай на прощанье глотнем из фляги. —

Он со вздохом поскреб плавником живот,

Выпил, тихо икнул и ушел под коряги…

БЕНГАЛЬСКИЙ ТИГР

Весь жар отдавая бегу,

В залитый солнцем мир

Прыжками мчался по снегу

Громадный бенгальский тигр.

Сзади — пальба, погоня,

Шум станционных путей,

Сбитая дверь вагона,

Паника сторожей…

Клыки обнажились грозно,

Сужен колючий взгляд.

Поздно, слышите, поздно!

Не будет пути назад!

Жгла память его, как угли,

И часто ночами, в плену,

Он видел родные джунгли,

Аистов и луну.

Стада антилоп осторожных,

Важных слонов у реки, —

И было дышать невозможно

От горечи и тоски!

Так месяцы шли и годы.

Но вышла оплошность — и вот,

Едва почуяв свободу,

Он тело метнул вперед!

Промчал полосатой птицей

Сквозь крики, пальбу и страх.

И вот только снег дымится

Да ветер свистит в ушах!

В сердце восторг, не злоба!

Сосны, кусты, завал…

Проваливаясь в сугробы,

Он все бежал, бежал…

Бежал, хоть уже по жилам

Холодный катил озноб,

Все крепче лапы сводило,

И все тяжелее было

Брать каждый новый сугроб.

Чувствовал: коченеет.

А может, назад, где ждут?

Там встретят его, согреют,

Согреют и вновь запрут…

Все дальше следы уходят

В морозную тишину.

Видно, смерть на свободе

Лучше, чем жизнь в плену?!

Следы через все преграды

Упрямо идут вперед.

Не ждите его. Не надо.

Обратно он не придет.

БЫЧОК

(Шутка)

Топая упругими ногами,

Шел бычок тропинкой луговой,

Дергал клевер мягкими губами

И листву щипал над головой.

Черный, гладкий, с белыми боками,

Шел он, раздвигая лбом кусты,

И смотрел на птиц и на цветы

Глупо-удивленными глазами.

Он без дела усидеть не мог:

Опрокинул носом кадку с пойлом

И ушел из маминого стойла

По одной из множества дорог.

Шел бычок свободно и легко

И не знал, что солнце уже низко

И что если мама далеко,

То опасность ходит очень близко!

Да, в лесу не может быть иначе.

И когда услышал за спиной

Жадный и протяжный волчий вой,

Замерла в груди душа телячья!

Он помчался, в ужасе мыча,

Черный хвостик изогнув колечком.

На краю обрыва, возле речки,

Он остановился сгоряча.

Увидал, что смерть его близка:

Сзади — волки, впереди — река,

И, в последний миг найдя спасенье,

Он шагнул… в мое стихотворенье!

ДАЧНИКИ

I

Брызгая лужами у ворот,

Ветер мчит босиком по улице.

Пригорок, как выгнувший спину кот,

Под солнцем в сонной дремоте щурится.

Радость взрослых и детворы!

Долой все задачи и все задачники!

Да здравствуют лодки, грибы, костры!

И вот из города, из жары

С шумом и грохотом едут дачники!

Родители любят своих ребят.

И, чтобы глаза малышей блестели,

Дарят им кошек, птенцов, щенят,

Пускай заботятся и растят.

Хорошему учатся с колыбели!

И тащат щенята с ранней зари

С хозяев маленьких одеяла.

Весь день раздается: — Служи! Замри! —

Нет, право же, что там ни говори,

А добрых людей на земле немало!

II

Ветер колючий листву сечет

И, по-разбойничьи воя, кружит.

Хлопья седые швыряет в лужи

И превращает их в ломкий лед.

Сады, нахохлившись, засыпают,

В тучи закутался небосклон.

С грохотом дачники уезжают,

Машины, простудно сопя, чихают

И рвутся выбраться на бетон.

И слышат только седые тучи

Да с крыш галдящее воронье,

Как жалобно воет, скулит, мяучит

На дачах брошенное зверье…

Откуда им, кинутым, нынче знать,

Что в час, когда месяц блеснет в окошке

(Должны же ведь дети спокойно спать!),

Родители будут бесстыдно лгать

О славной судьбе их щенка иль кошки…

Что ж, поиграли — и с глаз долой!

Кончилось лето, и, кончились чувства.

Бездумно меняться вот так душой —

Непостижимейшее искусство!

А впрочем, «звери» и не поймут.

Сердца их все с тою же верой бьются.

Они на крылечках сидят и ждут,

И верят, глупые, что дождутся…

И падает, падает до зари,

Как саван, снежное покрывало…

Конечно же, что там ни говори,

А «добрых» людей на земле немало!..

БАЛЛАДА О БУЛАНОМ ПЕНСИОНЕРЕ

Среди пахучей луговой травы

Недвижный он стоит, как изваянье,

Стоит, не подымая головы,

Сквозь дрему слыша птичье щебетанье,

Цветы, ручьи… Ему-то что за дело!

Он слишком стар, чтоб радоваться им:

Облезла грива, морда поседела,

Губа отвисла, взгляд подернул дым…

Трудился он, покуда были силы,

Пока однажды, посреди дороги,

Не подкачали старческие жилы,

Не подвели натруженные ноги.

Тогда решили люди: — «Хватит, милый!

Ты хлеб возил и веялки крутил.

Теперь ты — конь без лошадиной силы,

Но ты свой отдых честно заслужил!»

Он был на фронте боевым конем,

Конем рабочим слыл для всех примером,

Теперь каким-то добрым шутником

Он прозван был в селе — Пенсионером,

Пускай зовут! Ему-то что за дело?!

Он чуток только к недугам своим:

Облезла грива, морда поседела,

Губа отвисла, взгляд подернул дым…

Стоит и дремлет конь среди ромашек.

А сны плывут и рвутся без конца…

Быть может, под седлом сейчас он пляшет

Под грохот мин на берегу Донца.

«Марш! Марш!» — сквозь дым доваторский бросок!

Но чует конь, пластаясь на скаку,

Как старшина схватился за луку,

С коротким стоном выронив клинок…

И верный конь не выдал старшины,

Он друга спас, он в ночь ушел карьером!

Теперь он стар… Он часто видит сны.

Его зовут в селе Пенсионером…

Дни что возы: они ползут во мгле…

Вкус притупился, клевер — как бумага.

И, кажется, ничто уж на земле

Не оживит и не встряхнет конягу.

Но как-то раз, округу пробуждая,

В рассветный час раздался стук и звон.

То по шоссе, маневры совершая,

Входил в деревню конный эскадрон.

И над садами, над уснувшим плесом,

Где в камышах бормочет коростель,

Рассыпалась трубы медноголосой

Горячая раскатистая трель.

Как от удара, вздрогнул старый конь!

Он разом встрепенулся, задрожал,

По сонным жилам пробежал огонь,

И он вдруг, вскинув голову, заржал!

Потом пошел. Нет, нет, он поскакал!

Нет, полетел! Под ним земля качалась,

Подковами он пламень высекал!

По крайней мере, так ему казалось…

Взглянул и вскинул брови эскадронный: