Фанера над Парижем - Милевская Людмила Ивановна - Страница 14

Я рассердилась:

— Ты о чем? Это к чему? Речь идет о Турянском. И о тебе. Почему я взяла твои обязанности на себя, почему приняла послание Турянского, вот о чем речь. Об этом и говори, а не о том, что я любила с детства.

— Так я же и говорю об этом, — заверила меня Роза. — Самое главное — твое необузданное воображение. К тому же, возможно, ты была настроена на нужную волну, была в нужном состоянии как раз перед сном.

— О чем ты? Ничего не пойму, — рассердилась я.

Роза, паинька, начала терпеливо объяснять:

— Соня, пойми, его похитили, он боится, очень боится, только что у него было все и теперь впереди ничего: полнейшая неизвестность.

— Точно! — воскликнула я, от восхищения хлопая себя по бедрам. — Именно с этим состоянием я и легла позавчера вечером в кровать! Я же позавчера днем сапоги купила! Надо же было хоть чем-то порадовать себя после того ужасного карниза. Вот я и купила себе подарок: сапоги за пятьсот долларов!

— Круто! — восхитилась Роза.

— Что «круто»? Вздумай я заплатить за них тысячу долларов, продавец и тогда не возражал бы. Пятьсот долларов! Они что, золотые эти сапоги?

— И в самом деле, почему так дорого? — заинтересовалась Роза. — Они наверное необычные?

— Сапоги как сапоги, из крокодила, конечно, но за пятьсот долларов я могла бы купить целую ферму крокодилов.

— Вряд ли, — усомнилась Роза.

— Значит, ты меня плохо знаешь, — отрезала я. — Но вернемся к моим дивным способностям. Легла я, значит, вечером в постель как раз в том ужасном состоянии, о котором ты говоришь: только что у меня было все — пятьсот долларов, — а теперь впереди ничего: одна неизвестность. Одни вопросы впереди. Как долго эти сапоги мне прослужат? Когда они выйдут из моды? Что сказать подругам? Назвать истинную цену или для крутости преувеличить?

— Куда уже преувеличивать? — ужаснулась Роза. — Это все же сапоги, а не автомобиль.

— Да, ты права, — согласилась я:

— Маруся — а она присутствовала, когда я меняла свои доллары на крокодиловые сапоги — даже позеленела от зависти и тут же сказала, что я сделала глупость, она, мол, видела точно такие, же, но за пятьсот рублей. Видимо, рядом с сапогами продавались спички, и Маруся сослепу посмотрела не на тот ценник. Но бог с ней, не будем о ее странностях, а лучше поговорим о моих исключительных способностях.

— Да-да, давай поговорим, — поспешно согласилась Роза, которой надоели мои сапоги. Уж из-за них-то она не бросила бы пиджак своего Пупсика, этот грязный мешок с воротником и карманами, этот бухгалтерский чехол, пожизненно и настоятельно требовавший химчистки.

— Так что ты выяснила во сне? — дрожа от нетерпения спросила Роза.

— Теперь выясняется, что во сне я увидела даже то, чего и в жизни не знала. Оказывается, Александр Эдуардович был тяжело и неизлечимо болен!

Роза пришла в восторг.

— Потрясающе! — вскакивая с дивана и хлопая в ладоши, запищала она своим тоненьким голоском. — Неужели ты во сне узнала, что Турянский болен клаустрофобией?

— Почему клаустрофобией? — растерялась я. — Речь идет о сердце. У Турянского порок сердца. Он и дня без лекарств прожить не мог.

Роза мгновенно огорчилась.

— Неужели я разболтала то, что держалось в строжайшей тайне? — глядя на меня с невыразимой печалью, спросила она.

— Информация попала в надежные руки, — заверила ее я. — Но ты-то про эту болезнь откуда знаешь, если Турянский держал в тайне свой психоз?

— Леля приходила ко мне на консультацию, ну, как к гинекологу, а по ходу расспрашивала про клаустрофобию. Я испугалась, не с ней ли приключилась эта беда, она успокоила меня, что не с ней, а с ее мужем. Просила порекомендовать опытного психиатра, но так, чтобы все осталось в тайне. Турянский скрывал свою болезнь, чтобы не обнаруживать ее, принимал всевозможные меры, даже в лифтах не ездил.

Я удивилась:

— Зачем он это делал? Клаустрофобия не сифилис, с какой стати ее скрывать?

Роза решительно со мной не согласилась и начала доказывать, что я рассуждаю так, потому что психически абсолютно здорова. Видимо, она намертво забыла про злополучный карниз. И я забыла, а напрасно.

— Ты лучше Тамарке и Марусе об этом скажи, — посоветовала я, — а то они регулярно сомневаются в моем психическом здоровье. Но слушай дальше про сон. Дальше вообще ужас. Кстати, именно в этом ужасе и заключается загадка. Для этого, собственно, я и приехала к тебе. В общем, во сне все у нас, в смысле у меня — старого облезлого козла — в порядке, жена меня обожает, жизнь бьет ключом, и вдруг ни с того ни с сего я начинаю задыхаться. Корчусь в невероятных судорогах, чего-то жутко боюсь, у меня спазмы, глаза на лоб лезут…

Роза, усевшаяся было на диван, снова с восторгом вскочила и, бурно аплодируя мне, запищала:

— Интеллектуальные волны происходят от мыслей человека и улавливаются монтевистом. Турянский испытывал все эти ощущения и бессознательно передавал их тебе. И еще ты будешь утверждать, что не узнала во сне о том, что он болен клаустрофобией! — победоносно заключила Роза.

— Что ты хочешь этим сказать? — с ужасом воскликнула я.

— Да то, что несчастного мужа Лели, видимо, держат в каком-то закрытом помещении, а он страдает и телепатирует тебе. Ты описала часть симптомов приступа клаустрофобии.

Тут уж с дивана вскочила я и забегала по комнате, приговаривая:

— Ой-ей-ей-ей-ей! Что же с ним теперь будет?

Роза трусила за мной и задавала те же вопросы. Только я их задавала ей, она же — непонятно кому. Наконец я остановилась и спросила:

— От этого человек может умереть?

— Смотря насколько болен. Если в легкой форме, то нет, а если в тяжелой, то запросто. Стоит только надолго оставить его в провоцирующих приступ условиях, и он труп.

— Турянский в какой форме болел?

Роза задумалась:

— Точно не знаю, но думаю он испытывал сильный дискомфорт, раз избегал лифтов. Я не специалист, но сама имею некоторые симптомы этой болезни. Лифты я плохо переношу, каждый раз с замиранием сердца туда вхожу. Также терпеть не могу купе поездов, очень плохо мне в самолетах, в комнате всегда стараюсь держать открытой дверь.

— А что с тобой будет, если ты застрянешь в лифте? — заинтересовалась я.

— Застревала. Как видишь, жива, но к тому времени как меня оттуда извлекли, мне уже было очень нехорошо: рвало, я едва не теряла сознание. Правда потом выяснилось, что я немного беременна. Но ты же говоришь, что у Турянского очень больное сердце. Я ничего не знала об этом.

— Да, — разволновалась я, — у Турянского больное сердце! Очень больное сердце! И еще эта чертова клаустрофобия!

Роза хмурилась и молчала, она была крайне озабочена. Я даже не решалась ее спросить, однако она сказала сама.

— Боюсь, — почему-то прошептала она, — что при таких обстоятельствах Турянского уже нет в живых.

— О боже! — взвыла я. — Кто об этом скажет Леле?!

ГЛАВА 10

Используя все свои мистические знания, Роза тщательно проанализировала мой сон и пришла к выводу, что Турянский погибал как раз тогда, когда я спала и видела себя мужчиной. Несчастный Турянский, корчась сразу от двух приступов (клаустрофобии и сердечного), телепатировал мне свои ощущения, которые удачно легли на мое нервное состояние, обеспеченное идиотской покупкой сапог.

— Теперь мне ясно, почему Леле не дали поговорить с мужем, — воскликнула я. — Раз Турянский не афишировал свои болезни, следовательно, похитители (а их минимум двое) вполне могли и не знать ни о больном сердце, ни о клаустрофобии и вляпались по самые уши. Рассчитывали получить большие деньги, а получили (учитывая размеры Турянского) маленький труп.

— Почему ты решила, что похитителей двое? — удивилась Роза.

— Не двое, а минимум двое. Их может быть и трое, и четверо. Точное количество этих бандитов в данный момент установить невозможно. Пока речь идет лишь о двоих: о том, кто заманивал Турянского в ловушку, и о том, кто названивает нашей несчастной Леле, требуя выкуп.