Первый выстрел - Тушкан Георгий Павлович - Страница 67

— Он с церковной паперти говорил, — продолжала мама, улыбнувшись. — Поздравлял селян с долгожданной революцией, свергнувшей гнилой царский режим. Теперь, когда народ свободной России сам будет управлять, говорил отец, надо прежде всего подумать о справедливом и разумном распределении земли — главного народного богатства. Его из толпы каждый раз спрашивали о земле. И он отвечал, что к земле присосались тунеядцы, что должна она принадлежать только тем, кто работает на ней. Бывший раб царей и помещиков должен стать хозяином земли и работать на ней умно, грамотно. Ну, его слишком прямо поняли… Через несколько дней селяне поехали делить землю Бродских, Бергов, Лавровых и других помещиков. Черкесы и офицеры, гостившие у помещиков, набросились на крестьян, началось кровопролитие. Два черкеса и трое крестьян были убиты. Тебе эти подробности ни к чему. Бродские и другие помещики стали угрожать отцу, пожаловались комиссару Временного правительства, будто бы агроном Сагайдак подстрекает народ к разбою. Отец, чтобы избежать неприятностей, уехал.

— Куда?

— В Полтаву. Ты ведь знаешь, бабушка умерла… А потом еще куда-то…

— Он приедет?

— Сюда навряд ли. Здесь уже вместо него другой директор училища. Папа пишет, что временно работает, очень занят… Возможно, он приедет летом к нам в Судак отдохнуть.

— Значит, мы едем в Крым?

— Он так решил. Ждем только конца твоего учебного года. Это май.

— Я могу ехать хоть сейчас! — выпалил Юра.

— Что значит «хоть сейчас»? — удивилась мать.

Юре очень не хотелось огорчать ее, но все равно придется, этого ведь не избежишь. И он обо всем рассказал.

— Это ужасно! Тебя исключили из гимназии?! Юрочка, такое страшно даже вслух произнести… Что же ты наделал? Как я об этом отцу напишу? И так — беда за бедой… — Она горестно замолчала.

Юра не шевелился и уставился глазами на кончики ботинок.

— Это ужасно! — повторила мать. — Но, может быть, к лучшему! От меня требуют освободить квартиру. В Судак без тебя ехать невозможно. Тебе одному туда не добраться в эти времена.

— Так сейчас поедем! — снова встрепенулся Юра.

Мама притянула к себе его голову, прижала к груди и тихо заплакала. Юра будто одеревенел и даже не пытался отстраниться.

Через полчаса он уже вовсю уплетал вареную картошку и расспрашивал о друзьях. Тимиш работает на конюшне. Шир-хан-Кувшинский теперь директор училища. «Ах вот почему маму так притесняют!» От дяди Яши давно не было писем. Тетя Галя с Ниной в Полтаве. А тетя Оля прислала восторженную телеграмму, поздравляет с революцией, хочет приехать, но как это сделать? Немецкие подводные лодки топят все пароходы, даже пассажирские. Ужас какой-то!

3

Юра и Тимиш долго тискали друг другу руки, чтобы «пережать». Никто не уступил. Признали ничью. Пошли в конюшню. В пустом стойле уселись на тюки прессованного сена. Тимиш рассказывал:

— Илько все еще на войне. Не пишет. Чи жив, чи убит — неизвестно… В конюшне командует старик Прокоп Федорович. Я езжу иногда вместо него на козлах фаэтона, помогаю ходить за конями. Село гудит. В особенности с тех пор, как Петр Зиновьевич сказал: «Земля — богатство народное — должна принадлежать тем, кто на ней работает». Селяне всей громадой забрали землю и скот у помещиков. Поделили. Посеяли. Теперь спорят с Бродским. Старый пан кричит: «Вы землю мою украли, воры, грабители! Хоть заплатите!» А наши не хотят платить. И правильно: тут матрос с Севастополя приезжал, говорил: «Не вы у помещиков, а помещики и цари у вас украли землю дедов и прадедов. Бродские и Берги с вашей земли миллионы нажили. А селяне работали на ней за голодную копейку». Батька твой, Петр Зиновьевич, тоже говорил: «По-хозяйски, граждане, владейте землей. Помещиков, говорил, палить не надо. И скотину ихнюю базарить не надо! А треба по-умному. У вас плохой скот, беспородный, а треба, чтобы на селе были кони как кони, тяжеловозы, помесь с арденами и першеронами. И чтобы у селян был не серый скот, а у каждого — симменталы, овцы-мериносы, куры породистые и чтобы кормили скот по рациону. А у Бродских жеребцов и быков на племя нужно забрать, не убивать. И на полях чтоб был севооборот с пустым паром, без него в засушливом степу нельзя». Разумно, сердечно говорил, только потом пришлось ему уехать. А громада уже без него решила, кому и сколько давать помещичьей земли. Тут учинилось такое, что не рассказать! Куркули-богатеи кричат: «Землю давать только настоящим хозяевам, а беспорточным лодырям, незаможным селянам не надо. У них и коней нема, и чем засеять нема, и людей нема — на фронте уси. А мы, в крайнем разе, батраков подрядим». А незаможники кричат: «Мы коней, и плуги, и бороны на пожив у Бродского отберем!» — «А що вы за паны, — кричат куркули, — що себе все возьмете? А нам?» — «Вам дулю под нос. У вас и так есть!» — кричат солдаты, що приехали на побывку, и дезики.

— Кто-кто?

— Дезики. Ну, дезертиры. Сейчас и не поймешь, кто — кто. А тут один как крикнет: «На всех хватит! Добра много! Бери, грабь, кто сколько ухватит! Не жалко!» Ну и побежали навыпередки! А там черкесы. Только у солдат с фронта тоже винтовки. Началась стрельба. Так наших же сила! Ни старого Бродского, ни молодых не тронули, а машины, коней, скот, зерно взяли. Ну, попалили немного, для страха. А землю поделили. Теперь у нас с мамкой три десятины! И конь есть. Приехала з городу милиция, Бродский позвал. «Никаких штоб беспорядков! — говорят. — Вертайте все!» А как мы спасали твоего батька, ты уже знаешь?

— Спасали? — удивился Юра. — Мама говорила, что он просто уехал.

— Так ты ничего не знаешь?

— Он же сам уехал, на другую работу…

Тимиш свистнул и сказал:

— Ну, слухай! Наши Бродских не трогали, но и не выпускали. А старый пан, хитрый бес, послал своего управителя в Екатеринослав. И приехали всякие на халабудах скупать у него старые вещи. Он, Бродский, подстриг бороду, чтобы была клином, как у Янкеля, надел лапсердак, залез в халабуду и уехал. От хитрюга, иродова душа! А потом ночью — милиция. Селян не пороли, а так, по-хорошему отобрали панский скот и плуги… Но у тех, кто очень кричал, были такие из фронтовиков, у того не взяли. «Пользуйся, говорят, и помни доброту Бродского». Вот и у меня земля осталась. И конь остался. Это потому, что дядька Василь на них с костылем и бомбой. «Всех разнесу!» — кричит. Вот к нам и не сунулись. Землей, сказали, пользуйтесь, ладно, засевайте, а только кто урожай на ней собирать будет, то неизвестно… Так вот ночью прибегает один наш, Петро, служит конюхом у Бродского, и говорит: «Ганна почула — ты знаешь Ганну, она у Бродских служила? — так от Ганна подслухала, что паны посылают этой ночью милиционеров заарестовать Петра Зиновьевича, а по дороге на станцию убьют.

— Как — убьют?

— С винтовки. При перестрелке. Переодетые черкесы подкараулят и, будто хотят отбить Петра Зиновьевича, нападут на милиционеров и застрелят его.

— Ты это серьезно говоришь?

— Та ты шо? Ну, рассказал мне Петро про это. Шо делать? Не поверит мне Петр Зиновьевич. Побежал до наших на село. Пошли до него — так и так. Так вин даже им не поверил. Говорит: «Хоть они и паны и помещики, а на такую подлость не способны. Не верю!» — «А вы, Петр Зиновьевич, — говорят ему, — из дома на ночь уходите и заховайтесь. Посмотрим, чи то правда, чи неправда». Только наши не пустили его идти к учителям и на село, а чтоб шел на конюшню. Там я Орлика заседлал на всякий случай, чтобы, как и дядько Антон, Петр Зиновьевич ускакал.

— А разве дядько Антон ускакал на Орлике?

— А як же! Тогда Петр Зиновьевич велел Ильку дать ему Орлика, и дядько Антон оставил его в Верховце у знакомого. Потом Илько поехал и привел.

Юре припомнилась загадочная история исчезновения дядька Антона.

— Ну и как?

— Прискакали милиционеры ночью. Пятеро. Верховые. И с коляской. А Петра Зиновьевича нет. Они туда, они сюда! Нигде нет. Ищут всюду. Где он? А Юлия Платоновна объясняет: «Он мне не сказал, сел в экипаж и куда-то уехал». А я сей минуту на конюшню и говорю: «Петр Зиновьевич, спасайтесь, пока не поздно. Придут на конюшню вас шукать». Петр Зиновьевич поскакал на Орлике, а рядом я, на Весталке. Доехали до Верховцева, а там он сел на поезд. Спасибо мне сказал, поцеловал и говорит: «Увидишь Юлию Платоновну, передай, что все будет хорошо!»