Первый выстрел - Тушкан Георгий Павлович - Страница 68

— Да, мама говорит, что в Полтаве он был и уехал… А знаешь? Антон в Екатеринославе. Я его сам видел.

— Да что ты?

— Честное слово! Мы с ним винтовки в эшелонах реквизировали.

— Брешешь!

— Чтоб мне провалиться! Он командир всей рабочей гвардии. И железной дорогой командует, паровозы куда хочешь отправляет, ей-богу! Я сам на паровозе ехал, с собственной трехлинейкой. Ух, и оружия мы взяли — целый тендер! Я тебе потом все расскажу…

Тимиш слушал в оба уха. Изумленный, он и верил и не верил приятелю.

— Юр, значит, ты большевик? С дядьком Антоном?

— Ага, рабочегвардеец из десятка Палея. Только еще не совсем. Дядько Антон нас с Петей потом назад в гимназию отправил. Учиться велел, чтобы все понять насчет партий.

— Ну, вот это брехня! — возразил Тимиш. — А что тут понимать? Чтобы большевиком быть, в гимназиях учиться не треба.

Юра замолчал. Потом попытался объяснить:

— Насчет партий я раньше не понимал. Слушал, слушал ораторов на площади… Ну, как тут поймешь, когда все кричат, что они за свободу и народ: и кадеты, и эсеры, и анархисты, и меньшевики, какие-то там трудовики, самостийные украинцы… Я раньше думал, что кадеты — это партия кадетского корпуса, а анархисты — гимназическая партия, против буквы «ять», латинского языка и всяких строгостей. Ну, подумал я, буду анархистом-запорожцем. Анархистом — потому что гимназист, а запорожцем — потому что они все время воюют. Интересно!

— Ну и дурак! Ох, и дурень!

— А ты не ругайся, умник! — рассердился Юра. — Я сам теперь поумнел. Мне дядя Палей, когда на паровозе обратно ехали, объяснял, кто такие кадеты, кто анархисты… А вот большевики — они за правду! И газета их так называется — «Правда»! Поэтому и дядько Антон командует рабочей гвардией… А ты, Тимиш, какой партии?

— Я? Селянской партии. Земля для нас — самое главное. За землю и волю! Чтоб землю помещиков — крестьянам. И чтобы она куркулям не досталась. Дядя Василь и тот матрос говорили: «Смотрите, громада, шоб заместо панов вам на шею куркули не сели». Знаешь, Юр, какие они жадные змеюки? Ради копейки мать родную продадут, на убийство пойдут. У нас куркуль Пятипайло, что скотом торговал, брата родного под тюрьму подвел, шоб землю его заграбастать. А прошлый месяц стал скупать у людей быков и коней, что у Бродского взяли. Шестьдесят коней себе привел. А потом поставил три ведра водки селянам и кричит: «Я, люди добрые, теперь большим хозяином буду! Свобода! Вы землю Бродского, что поделили, мне продавайте, не обижу, пейте мою горилку!» От так… Ну, а насчет партий и я кое-чего разумею. И до нас ораторы приезжали, говорили: кадеты — то партия буржуев, анархисты — против всякого порядка и чтоб законов не было. Вот эсеры — то крестьянская партия — даст землю крестьянам. Эсдеки, большевики и меньшевики — то городская, рабочая партия — даст фабрики рабочим. Только чего-то я не пойму — все наши в эсеры подались: и Пятипайло, и незаможний Яшенко, что у него батрачил… Вот матрос и смеялся: «Дурни, и вовк и овца у вас в одном стойле!..»

Тимиш вздохнул, вопросительно посмотрел на Юру и добавил, усмехнувшись:

— Ну, раз земля для нас главное, то и оборонять силой треба. А от кого, то еще поглядим, так сказал дядя Василь. А раз силой, значит, и оружие треба. Ты вот в эшелонах оружие для рабочих собирал. Я тоже не зевал.

— Как? — насторожился Юра.

— Тебе покажу. Помогай!

В стойле, где они сидели на сене, возвышалась прислоненная к стене тяжелая высокая лестница. Они отвалили ее от стены и приставили верхним концом к раме чердачного люка. Потом влезли по лестнице. Тимиш откинул крышку люка, и оба очутились на сеновале над конюшней. Тимиш скользнул вдоль стены куда-то под сено и сейчас же вынырнул обратно. В руке у него был револьвер… То есть винтовка… Нет, это была не винтовка!..

— Что это? — спросил Юра.

— Обрез! — гордо ответил Тимиш, подавая оружие.

— Первый раз вижу такое.

— Была солдатская винтовка, отпилили кусок ствола, половину приклада — и стал короткий обрез. Куда мне с винтовкой? Заметят. Не у меня одного есть обрез…

Юра взял обрез, увидел ржавчину на стволе, на затворе и возмутился.

— Разве можно так безобразно обращаться с боевым оружием! У нас бы за такое голову оторвали.

— А разве в гимназии есть винтовки?

— Ага, для военного обучения. У нас из-за них такое было! Потом расскажу…

Юра вынул затвор, заглянул в ствол.

— Слушай, да ты же ни разу не чистил ствол!

— А надо чистить?

— Обязательно! И смазывать. Я тебе покажу. Где шомпол?

— Шомпола нет… Нет, есть. Сейчас принесу.

Тимиш полез по лестнице вниз.

— И еще керосина и масла для смазки принеси! Возьми машинного. И пакли или тряпок.

Тимиш вернулся с бутылкой керосина, кучей тряпок и машинным маслом.

— Смотри!

Юра обеими руками растянул затвор, свернул набок и отделил боевую личинку.

— Сломал? — испугался Тимиш.

— Учись разбирать затвор, тетя! — весело сказал Юра, чувствуя свое превосходство.

Они керосином отчистили затвор от ржавчины, тщательно вытерли, смазали маслом, собрали и принялись за ствол.

Сквозь затянутое паутиной небольшое окошко пробивались лучи солнца. Юра чистил шомполом дуло обреза и думал о предстоящей поездке в Крым.

— Слушай, Тимиш! А зачем тебе этот… обрез. — Юра еще не мог привыкнуть к новому названию. — Отдай мне.

— Ишь, захотел! А если паны начнут отбирать у нас землю, худобу, овечек!

— Будете стрелять?

— А шо? Чи подставлять спину под нагайки стражников или милиции Бродского? У нас тут гарная компания. Боевые хлопцы. — Помолчав, Тимиш добавил: — У меня еще кое-что есть. — Он снова нырнул за сено и вернулся с ручной гранатой-«бутылкой». — Только я не знаю, как с ней… — предупредил он Юру.

— А я знаю.

— А ты не бре?

— Нет! Старшеклассников учили, и я научился. Вот эта штучка — запал. А это — предохранитель. Смотри! — Юра отодвинул заслонку и вынул запал. — А теперь смотри!

Он отвернул предохранитель и бросил бомбу на пол. Что-то щелкнуло. Тимиш схватился за голову.

— Все! — победно сказал Юра.

Подняв гранату, он объяснил, как вставлять запал, как действовать предохранителем.

— Все-таки в гимназии тебя кое-чему научили! — восхищенно сказал Тимиш. — А теперь спустимся вниз, и ты мне расскажешь про дядька Антона, как он там.

Но рассказать не удалось.

4

Прибежала взлохмаченная дивчина и запричитала:

— Запрягай, Христа ради, коня, поедешь до колодца! Там пленного Гиляка утопили!

— Скорее выкатывай «беду»! — крикнул Тимиш и побежал к коням.

Юра поспешил в сарай. Почти все, как прежде. Вот большой фаэтон. Маленький фаэтон. Вот и двухколесная «беда». Он открыл ворота сарая и выкатил «беду».

Тимиш уже вел Стрелку с хомутом на шее. Подвели, быстро запрягли. Стрелку гнали галопом.

— Наши дивчата увидели, — рассказывала девушка. — Ссорятся четыре пленных коло криницы. Ну и нехай себе ссорятся. Их дело. А потом смотрят — их уже трое. Двое бегут в училище, а третий — в сад. Прямо на нас. А как увидел нас, так в сторону. Мы до колодца. Глянули. А там чоловик. Голова с воды торчит, а руки за стенки чепляются. Я побежала до конторы, а новый директор говорит: «Он уж наверно утоп. Нехай перевезут в конюшню и положат на солому в свободный денник. Я сообщу кому надо. Если помер — сделают вскрытие, а до тех пор не трогайте».

— Эх, — с досадой в голосе сказал Тимиш, — говорил мне Вацлав Гиляк: «Побачишь, где-нибудь этот шваб Отто Пупхе — помнишь, был здесь такой толстый немец — обязательно меня убьет».

— Помню, помню Отто Пупхе, — сказал Юра. — Он еще в самом начале ссорился с Вацлавом.

— Э, то ще за ссоры! Сейчас одни пленные за кайзера, другие за ихнюю революцию. С ножами друг на друга лезут. А тот Пупхе самая вредная сволочь. Он помогал милиции отбирать у селян скотину Бродского.

Юра вдруг вспомнил убитого на перроне Омельченко, над которым он плакал. А вот теперь Гиляк…