Первый выстрел - Тушкан Георгий Павлович - Страница 66

Возвращая книгу Феодосию Терентьевичу, он не из вежливости, а по-настоящему благодарил.

Тот взял книгу и сказал:

— Не хочу вас огорчать, но нет ли у вас в городе влиятельного знакомого, с мнением которого директор бы посчитался?

Юра назвал было Бродских, но тут же осекся. Потом вспомнил Дмитро Ивановича, но теперь уже Феодосий Терентьевич возразил:

— Директор — член черносотенного Союза Михаила-архангела. Даже партия кадетов для него слишком революционная. Вряд ли его убедит человек столь левых взглядов, как Дмитро Иванович.

Юра вспомнил о Палее, о дядьке Антоне. Ну, это большевики! Их лучше не поминать. Оставался один только папа.

На следующий день во время второго урока Рыжий вызвал Юру из класса и повел к инспектору.

— Здравствуйте, Сагайдак! Садитесь! — Матрешка улыбался и потирал ручки.

Юра осторожно сел на краешек стула и обрадовался — кажется, пронесло.

— Я всегда рад встретиться с отличным учеником, пятерочником. За ваше поведение вам надобно поставить четыре, а я поставил пять! — Матрешка протянул с улыбкой табель за третью четверть.

Юра ничего не понимал: ведь четверть еще не закончилась и им никогда табели не выдавал инспектор. Расточая похвалы, инспектор объяснил ему, что так как родители Сагайдака просрочили взнос платы за право обучения, то Юрию Сагайдаку придется поехать домой.

— Я напишу!

— Нет! Мы уже приняли решение…

— И можно остаться дома до конца пасхи?

— До осени… Вы не понимаете? Объясню. Вы исключены из гимназии за невзнос платы. Пропущенные дни создадут в ваших знаниях непоправимый пробел. Поэтому поезжайте домой, отдыхайте, веселитесь, а уже осенью, когда ваши родители уплатят соответствующий взнос, вернетесь в гимназию.

— Ведь скоро отпустят на лето. Кроме того, я вернусь с деньгами еще до каникул, — продолжал настаивать Юра.

— Пересматривать решение об исключении мы не будем. Мотив единственный — за неуплату. Вот вам железнодорожный билет. Поезжайте сегодня же. Поезд в четыре часа дня… Надеюсь, вы обойдетесь без трамвайных эксцессов и не будете «грабить буржуев», — уже без всякой «сладости» добавил инспектор.

Когда Юра спустился в раздевалку, там появился Рыжий. Он приблизился к Юре, молча снял с его головы фуражку и, поджав в странной улыбке губы, вырвал «с мясом» гимназический герб с околыша. Так же молча он вновь напялил фуражку по самые уши на Юрину голову. На голубом сукне околыша темнела некрасивая, взлохмаченная дырка.

2

Юра приехал на вокзал за два часа до отхода поезда. Он ходил по перрону, смотрел на проходившие поезда, спешащую толпу и думал.

Директор, инспектор, Гога и его компания, Заворуй… Ну их всех к черту! Но Петя (у которого, к счастью, нашелся влиятельный заступник), Феодосий Терентьевич, дядько Антон, Дмитро Иванович, Семен, Палей. Как же теперь без них? Жалко и грустно.

«Тебя, бандюгу, выперли под благовидным предлогом! — вспомнил Юра сказанные сквозь зубы прощальные слова Гоги. — В трамвае ты неучтиво обошелся с управляющим банком. Он написал о двух гимназистах-бандитах. Гимназическую шинель осквернил красной повязкой. Оружие воруешь? Большевикам служишь, гадина!..»

Юра ничего не ответил, повернулся к нему спиной.

На улице Юра, тащась с неуклюжей корзинкой, видел много калек солдат. Они просили милостыню, а мимо на лихачах катили спекулянты с раскрашенными женщинами. И он подумал: «Вот таких Гога защищает от рабочей гвардии». На тендере дружинники много говорили о спекулянтах и богачах, нажившихся на войне.

Потом Юра ходил по перрону, невесело поглядывая по сторонам. Вдруг он остановился. Навстречу шла девушка под руку с двумя прапорщиками. Их было двое — молоденьких, безусых. Один прижимал к себе левую руку девушки, другой — правую. Прапорщики были явно навеселе. Юра смотрел, не веря глазам. Девушка тоже посмотрела на него. На мгновение она смутилась, инстинктивно кивнула ему.

Испуганный, он не ответил и прошел дальше. Повернул назад. Опять она со своими спутниками шла навстречу. Сейчас она еще громче смеялась и кокетничала еще более вызывающе.

Это была Ирка. Ира — черная пантера!.. Как выросла! Куда она едет с пьяными? Как ей не стыдно в ее пятнадцать лет? Она ведь только на три года старше Юры… О, как он осуждал ее в душе! А прапорщики, проходя мимо, насмешливо поглядывали на него. Наверное, Ирка наболтала. Ну и пусть. Он презирает их… «Развратница!» — решительно осудил Юра.

Чтобы больше с ними не встречаться, Юра вошел в зал. Он был забит солдатами с винтовками, солдатами-ранеными, бабами с мешками. Здесь Юра услышал новое слово — «мешочники». У касс толпился народ. Но ему что, билет есть.

И тут Юра встретил Сашку Евтюхова и его сестру Таю, уже отпущенных на пасху. Все они обрадовались друг другу. Сашка говорил теперь настоящим дьяконским басом и уже знал теперешние вокзальные «порядки». Он повел на перрон, потом под вагонами на второй путь, на третий, на четвертый и здесь нашел поезд, в который лезли солдаты и мешочники. Ехать приходилось уже не во втором классе, а в товарном вагоне — в теплушке. Да и в этот вагон попали с трудом.

До Эрастовки еле доехали. Поезд едва тащился, подолгу стоял на каждой станции. Перед отъездом Юра, по совету Феодосия Терентьевича, послал домой телеграмму, но приехали они на вторые сутки. Поэтому со станции пришлось идти пешком. Впрочем, нести на плече полупустую корзинку было не так уж тяжело.

Он вбежал на знакомое крыльцо, рванул дверь — заперта. Позвонил — открыла незнакомая женщина и спросила:

— Вам кого?

— Я — домой!

— А вы кто?

— Юра!

— Какой Юра?

— Как — какой? Юра Сагайдак!

— Ваша мама теперь живет не здесь, а там, где бухгалтер.

— Почему?

— А это вы их спросите. — Женщина закрыла дверь.

«Вот так номер!» — припомнил Юра слова, услышанные в вагоне. А если и там их нет?

Но «там» его встретили и мама, и Оксана.

— А папа где? — спросил Юра, расцеловавшись с обеими.

Но мама почему-то не ответила. Закрыв дверь, она, обняв Юру за плечи, повела его в комнаты.

Мама, Оксана, Юра сидели в столовой. В их новой квартире было всего две комнаты — эта и другая, в которой спали мама и Оксана. Кровать Юры стояла здесь же, по ту сторону обеденного стола, у буфета. Кухарки Ариши теперь не было.

Мама сидела рядом и тихо гладила Юрину голову. Он этого не любил, и мама уже давно так не ласкала его. Но сейчас она, наверное, забыла об этом. И Юра не отвел мамину легкую, теплую руку. Теперь ее прикосновение было так приятно, необходимо… Какой-то комок сжимал Юрино горло, никак не удавалось его проглотить. И ресницы стали влажными…

— Когда здесь узнали о революции в Петрограде, я просила его быть осторожнее, — рассказывала мать об отце, — просила не выступать с политическими речами перед народом. Не его это дело. И еще неизвестно, чем эта революция кончится… Но ты знаешь, если он что-нибудь задумал, его не переубедишь. От него и в тебе такое же упорство сидит… — И она нежно взъерошила волосы сына.

— А за какую партию папа выступал? — спросил Юра, считая себя теперь докой в политических тонкостях. Еще бы! Он столько наслышался и навидался за эти месяцы.

Мать удивленно взглянула на сына.

— Видишь ли… Он всегда держался левых взглядов: презирал черносотенцев, возмущался бесправием народа, тупостью и произволом царских властей. Он сочувствовал передовым идеям, помогал революционерам, даже прятал их. Но сам он человек умеренного склада, весь ушел в свою агрономию. Не в его натуре политическая борьба. В нашей семье хватит двух горячих голов — дяди Яши и тети Оли… А наш папа старается, как агроном, просвещать народ и так бороться с отсталостью деревни и народной нищетой. Но в феврале я не узнала папу. По три раза в день выступал он на селянских сходах перед церковью.

— Он как, на бочке стоял или с брички выступал? — поинтересовался Юра и про себя подумал: «Эх, вот бы мне рядом с ним стоять, с винтовкой и «лимонкой» на поясе!»