Три дня без чародея - Мерцалов Игорь - Страница 46

Докажут ли кузнецы, что бургундские монеты ими только сегодня получены? Поклянутся, но если венды накупленный хлам Великому Дону подарят на стремнине (или проще — скажут, что не в один день все приобреталось), так и останется клятва против клятвы. Князь может назначить Суд богов, но скорее того же Бурезова попросит почаровать и определить, через чьи руки монеты проходили. И соврет Бурезов. А чародеи Суду богов не подлежат…

Впрочем, остается еще Светорад — для князя его слово весомо. Ага, вот лазейка! Завтра нужно будет так все повернуть, чтобы ладожане сразу помогли с разбирательством.

— Малый, ты, часом, не заснул?

— Да вот думаю… Конечно, запретить я тебе ничего не могу. Венды от барахлишка наверняка уже избавились, чтоб сказать: не было такого дела, в разное время за мелочь платили кузнецам. Чем все обернется, я пока не ведаю. Коли забоишься, Твердята, расплавишь золото, что я сделаю? Только помни: этим и ты поможешь правду сокрыть. Бояре артели не враги, а может статься, что и венды не врагами окажутся. Истинный враг тот, кто и бояр, и вендов в своих целях использовать готов. Так-то… сам решай, Твердята.

— Темны слова твои. О том говоришь, чего не ведаю, да еще и решать советуешь.

— А большего сказать не могу. Одно верно: князь правду узнать захочет, и уж чем смогу, тем помогу ему. А монеты бургундские в том деле полезными оказаться могут.

Твердята помолчал, гладя бороду, потом решился:

— Вот что. Возьми несколько монет, на случай, если чаровать над ними Наум захочет. Но насчет остального… Я просто обожду. Сам погляжу, как дело покатится. Если что — не обессудь, переплавлю. А нет — все перед княжьим судом вывалю. И то — всей артелью решать будем.

Родная башня встретила Упряма руганью и тягостными стонами. Неяда с Карасем напряглись, потянулись к мечам, ученик чародея поудобнее перехватил разорви-клинок, который всю дорогу вез в руке.

— Отбой! — вяло махнул им проковылявший навстречу Лас. Левый глаз у него был перевязан, правая нога, распухшая — даже через штанину видно — не гнулась. — Помогите ребят в дом занести и дуйте к Болеславу за сменой.

— Что здесь произошло? — соскакивая с Ветерка, воскликнул Упрям. — Кто напал?

— Да никто не напал пока что, и на том хвала Перуну.

— Сами, что ли? — оторопел Неяда.

Лас поманил их за собой на задний двор. Там, у колодца, прижавшись друг к другу, как мокрые мыши, стенали семеро дружинников. Распухшие, покрытые сыпью, с заплывшими слезящимися глазами, местами наспех перевязанные стойким десятником.

— Вот, — мрачно сообщил Лас, указывая пальцем.

— Вы что, в крапиву полезли? — догадался Упрям.

— Это теперь крапивой называется? Ладно, леший с ней, пусть будет крапивой. Мы ее скосить решили.

— Зачем? — моргнул Упрям.

— Для удобства. Ночь скоро, а из окон только та сторона хорошо просматривается. Здесь нужно трех человек ставить: На передний двор, у овина и у колодца. А ежели траву скосить, двоих хватит — от того угла и на задний двор и на передний глядеть можно, и дозорные друг друга из виду не потеряют, — принялся объяснять Лас. — Сплошное удобство. Ну а потом глядим — травка-то какая-то странная не бывает такой на свете. Решили — всю не тронем, так уголок примнем, чтобы, если махнет супостат через забор, близко все же не подобрался. Вот… подступили к ней, значит… — Лас страдальчески вздохнул.

— А она вас… — подсказал Упрям.

— Вчистую! Жжется с двух-трех шагов, не ждет, когда к ней потянешься. И все в лицо, в глаза норовит. Мы навалились, угол этот взялись топтать. А она… из коробочек пыльцой как двинет! И мы чихать стали. Да как! Чуть носы не оторвались, чуть мозги не повысмаркивали!.. Уши отстегивались, верь не верь! И жжет, и кропит… Двое выползли кое-как, один своим оружием порезался. Хват, чихаючи, на стену налетел, рухнул как подкошенный. Прыгун его вытащил — и задыхаться стал, так ему шею обожгло. До колодца уже я их нес, ногу подвернул. Потом с теми, кто еще мог шагать, стали Ослуха выносить, глядим, а травка стеблями его оплела и к себе тянет! Отбили…

Утомленный рассказом, Лас присел на край колодезного сруба, зачерпнул воды из ведра и со стоном побрызгал на глазную повязку.

— Моя вина, — вздохнул Упрям.

— Что ты сказал? — встрепенулся Лас.

— Я говорю: сейчас перенесем вас. Ребята, — обратился он к сопровождавшим его дружинникам, — вы своих заносите, а я побегу лекарства готовить.

— А сумеешь ты с этой заразой управиться? — усомнился десятник.

— Именно что с этой — с этой управлюсь!

Действительно, уж он-то знал, как лечиться после боев с крапивой. Правда, лекарем всегда выступал Наум, но это не помешало Упряму назубок запомнить все мази и снадобья.

Последним дружинники занесли Ласа — сам десятник так настоял. Укусы коварной крапивы вызывали временную слепоту, опухоли, жар, почесуху, ломоту, головокружение, тошноту, вялость, зуд, насморк, икоту, а иногда даже слабили. То есть основательно отравляли жизнь и при отсутствии должной помощи, пожалуй, могли свести в могилу. Но, видимо, было у крапивы какое-то чувство меры: не только смертельный исход, но даже и серьезная болезнь ни одному дружиннику не грозили. Убегался Упрям, конечно. Каждому по ложке трех видов снадобий, каждому мази, примочки… Зато, когда он взялся за Ласа, первому из болезных — Ослуху, уже полегчало.

— В город-то скакать? — решил уточнить Неяда.

— Не нужно, — мотнул головой Упрям, натирая мазью распухшую лодыжку десятника. — Через час все на ногах будут. По-настоящему только Ласу не повезло.

И правда — обещанного часа не прошло, а дружинники, оклемавшись, уже обсуждали необычную битву. Неяду и Карася (хотя последний, по общему мнению десятка, готовить сроду не умел) отправили на кухню за чем-нибудь съестным — яд крапивы вызвал у всех зверское чувство голода.

Когда Карась с Неядой внесли котелок с кашей, Упрям взялся помогать им накладывать кушанье в чашки.

— Да что ты, малый, брось, сами управимся, не возгривцы, чай! — удивился Карась.

— Это я вину заглаживаю, — пояснил Упрям. — Сейчас еще бражки всем налью.

Дружинники радостно завозились, но Лас, хоть и слабым голосом, решительно пресек вольности:

— Но-но, вы как дозор нести собрались? По чарке на брата — и хорош.

А Карась полюбопытствовал:

— В чем же вина, Упрям?

— Крапива, — ответил тот. — Я должен был вас предупредить. Это… моя крапива.

— Твоя? Сам, что ли, вырастил? — спросил десятник.

— Ну да, можно и так сказать.

— Для чего же?

— А разве не видно? — нашелся Упрям. — Для охраны заднего двора и вывел.

Дружинники переглянулись:

— Что ж, полезная травка, если так подумать. Забористо кусает! Да что ж, нет разве другой охранной магии? И неужто часто к чародею воры ходят?

— Магии хватает, — отвечал Упрям. — Да ведь колдуны черные на каждую волшебную стражу волшебный взлом норовят подыскать. Вот и приходится все время что-то новое придумывать. Я вот, выходит, крапиву придумал. И во дворе неприметна, и кусает, сами говорите, зло.

— Толково придумано, — с видом знатоков закивали дружинники.

— Толково, — буркнул Лас. — А своих от чужих твоя крапива отличать не умеет?

— Пока нет, — развел руками Упрям. — Потому и винюсь. Мы-то с Наумом привыкли.

— Ладно, — решил Лас. — Исправил беду — значит, уже невиновен. Хотя, подоспей ты чуть позже…

Договаривать он не стал, взял ложку и принялся наворачивать кашу.

— Упрям, — подкатил к ученику чародея Карась и, отведя в сторону, тихо заговорил: — Я пару бояр знаю, что никому не доверяют и воров боятся до ужаса. Им пущей нет радости, как новый засов на ворота приладить или нового пса на цепь посадить. Давай я с ними сторгуюсь, продадим семена твоей крапивы, прибыль пополам.

— Да ты что, Карась, — махнул обеими руками Упрям. — Рано ее использовать, еще работать и работать! Чтоб своих и чужих, чтоб и зимой, и летом, и вообще…