Три дня без чародея - Мерцалов Игорь - Страница 45

Изведя три бруска, Твердята понял, что заточка излишня: волшебная мощь и без того сокрушала все подряд, а на стали не оставалось ни зазубринки. В совершенный восторг пришел Твердята, когда приказал ученикам плотно стянуть веревкой восемь железных прутов и разрубил их единым махом.

Но вскоре восторг поуменьшился, и уверенность пошла на спад.

— Что-то не так, — сокрушенно говорил он Упряму. — Вложил я его в ножны, а они возьми да разлетись! Стал рукоять накладывать — ан меч-то только плашмя лежит, чуть лезвием верстака коснулся — и кон верстаку. Надвое! В землю острием не упрешь — пронзает землю-матушку, на всю длину уходит, только рукоятью за края держится… и то — в две стороны по землице трещинки идут. Едва успел я его подхватить, а так и ушел бы в Мир Исподний.

— Да все правильно, — успокоил его Упрям, сам отнюдь не чувствовавший спокойствия. Вот и еще одно дело свалилось, как его до ума доводить, неясно, а чтобы думать — времени нет. — Наум-то, слышал ведь, совсем хворый лежит, а собирался ведь зайти к тебе…

— Так ведь уже все сделано, — пожал плечами Твердята, — Осталось рукоять приладить, чародейства тут не требуется, одним уменьем всегда обходились. Вот я и не помыслил даже… Ну да ладно, а ты сам-то знаешь, что с ним делать теперь?

— Другие ножны есть? — спросил Упрям, надеясь, что это будет воспринято как удовлетворительный ответ.

— Мерка обычная — два локтя, запас у нас всегда имеется. Только для князя мы и ножны заказывали богатые, красота… и вдрызг.

— Ножны зачаровать надо, — пояснил Упрям, — Разве Наум не говорил тебе, из чего настой для последней закалки сделан? Из разрыв-травы.

— Охти ж, правда! — воскликнул кузнец. — Так вот в чем дело!

— Именно. Теперь сталь разрывает все, до чего коснется лезвие. И все, что обхватит его со всех сторон — как ножны или земля.

— Саму землю-матушку превозмогает… — зашебуршилисъ находившиеся поблизости ученики и помощники, а Глуба сотворил священный знак, от зла обороняющий.

— А то! Всякая трава, как и всякая жизнь, дар земли, ее силу в себе несет, — растолковал Упрям. — Ну что же, давайте мне и меч, и ножны — отвезу в башню, подколдую на досуге.

— Когда ж тебе досуг будет? — осведомился Твердята. — Завтра дарить собирались. Колдуй сразу здесь.

— А ты знаешь, сколько у меня дел — и все до завтра! — возмутился Упрям. — И все по княжьему указу, да еще Наума вытас… выхаживать! Так что ничего не обещаю.

— Все-таки поторопись. А Науму — низкий поклон от артели и здоровья доброго пожелание.

— И вам того же, — ответил Упрям.

Взял меч за наспех обмотанную вервием рукоять, в другую руку — принесенные Глубой ножны и собрался уже идти, как Твердята задержал:

— Постой-ка… Знаешь, не дело это. Князю княжьи ножны подобают. — Взяв стоявший на коробе ларец, он подошел к Упряму и открыл его — внутри лежали крупные золотые монеты. — Моя вина — моя мошна, сейчас отсыплем полконя, ты по дороге заверни к Сухоруку-краснодеревщику, закажи другие ножны. Объясни все как есть… а я, понимаешь, не смогу ему в глаза смотреть. Он ведь всегда с душой работает, такая лепота была, а я ее…

— Да некогда мне, Твердята, уж извини. Отправь кого из младших… Эй, погоди-ка! А откуда у тебя это золото?

— Что значит «откуда»? — Твердята непроизвольно отступил на шаг, захлопывая крышку, — Оттуда же, откуда у всех честных людей — от рук рабочих. Ты это, малый, брось!

— Нет, погоди, ты неправильно понял, — поспешно заверил Упрям. — Я про сами монеты говорю — это же ромейская чеканка. Бургундская, верно?

— Иди-ка ты, малый, с добром, — нахмурился Твердята. — Не ведаю, чья чеканка, да и все равно мне — золото хорошее, Червонное, получено честно.

— Да я и не сомневаюсь, я тебе не боярская дума, чтобы с глупыми расспросами приставать. Но тут дело другое. Понимаешь, такое же золото у… у одних лиходеев на днях обнаружили.

Твердята, окончательно потемнев лицом, решительно отставил ларец.

— Послушай, Упрям! Я чародея нашего уважаю и тебя уважать бы должен, но и ты не забывайся. Ты ко мне в дом пришел, изволь не оскорблять хозяев. Ты ведь из княжьего терема к нам — уж не от бояр ли? Упросили они тебя поклеп на артель возвести? Лиходеев каких-то к нам привязать? Не выйдет!

Артелью Твердяты вся Твердь гордилась. Ее изделиями и себя радовали, и гостей иноземных удивляли. Однако за кажущимся ладом шла непрерывная тихая борьба. Отношения между артелью и боярской думой всегда были натянутыми: многие бояре не желали соглашаться с освобождением ее от податей, нашептывали Велиславу без устали, что он-де в те годы молод был, горяч, отважен, да не умудрен, что теперь вот под стенами Дивного воровство процветает… Казнокрадов князь, лютовать никогда не любивший, ловил словно по распорядку, на лобное место по одному ежегодно и чуть ли не в один и тот же день отправлял. Наверное, стоило пожестче с ними обходиться, ибо казнокрады, хоть и не распоясывались, переводиться тоже не собирались. Наум, рассказывая Упряму о тихих, но жарких спорах вокруг кузницы, прибавлял: слишком хорошо видно, что кое-кто из бояр надеется нагреть руки на податях с артели. А вот кто? Не разберешь. Потому что голоса, звучавшие громче всех, принадлежали людям наиболее честным, заведомо не о своем кармане пекущимся — им-то как раз по совести обидно было, что самый богатый завод Дивного казну не уважает. Осторожные же и опасные шепотки расползались из-за их спин.

Никакие сомнения, однако, ни на что не могли повлиять: слово князем сказано — значит, пребудет нерушимо. А вот оговор… Этого Твердята вполне мог опасаться.

— Да пойми, — вскричал Упрям, — я тебе сущую правду говорю! Я-то в честность твою верю, а вот бояре — поверят ли?

— А мне все едино! — ответил Твердята. — Коли правду поведал, сегодня же все золотишко переплавим. А ну-ка, ребята, к наковальне, огонь раздувайте! Сейчас браслеты делать станем.

— Твердята, не горячись, али не слышишь меня? Переплавишь золото — на нем след потеряется. После и Наум ничего не докажет, не выведает, кто его когда в руках держал. А злодейство было немалое. Так что, дай срок, сам Велислав Радивоич захочет правду узнать. Что тогда скажут, если станет известно, что ты эти монеты в переплавку отправил?

Кузнец остановил учеников и почесал ершистую, в подпалинах бороду.

— Ладно, убедил для первости. Но обещать я тебе тоже ничего не буду, взойдет на ум хотение — переплавлю. А пока слушай. Эти монеты сегодня венды оставили. Навалили в кузню — не продыхнуть, а всего-то человек шесть их было. Но взбудораженные все: галдят, ровно на ежа сели, а кто подложил — не знают. Однако же мне эти люди знакомы, точно скажу: все из посольства вендского. Навалили, стало быть, и галдят: к нам-де прынц наш едет, а мы, мол, подарков не заготовили. Продай что есть. Мои ребята в смех: что ж, говорят, раньше-то не пришли, ничего не заказали? Проспали никак? А они в ответ: мол, хотим Лоуха — это прынца ихнего так кличут — удивить не редкостями, а обыденностями. Хотим, чтоб Лоух наш Словень не извне, а изнутри ощутил, вещи увидел, какие и боярам, и люду простому доступны. Ну а нам-то что? Платят звонким золотом — и ладно. Выбирай! И пошли венды подметать кузню. Ножи, подковы, узорочье — без разбору. Теперь на ярмарке, почитай, делать нечего, все запасы с ними ушли. Вот откуда

— Ясно, — пробормотал Упрям.

Вишь ты как! Торопились, даже подсылов не приготовили, чтоб след замести. А откуда проведали? Хотя вроде Буян говорил, что загадочный Хозяин (как пить дать, Бурезов!) с орком и оборотнем что-то про деньги говорил — понятно теперь, про какие. Уходили с Иноземного подворья и велели послам вендским как можно больше и скорее денег по городу растолкать. А может, только с артелью и связались. Бурезов-то во все эти дела вполне посвящен хорошо понимает: коли до разбирательства дело дойдет, бояре не упустят случая артель очернить.

И ведь получится у них! Кузнец — он кто? Кузнец всегда колдун. Добрый, но все же не такой, как остальные люди. Гнать его — боги упаси, в гости звать — всегда пожалуйста, но самому навязываться… исключительно по делу. Не случайно же не только в Словени, во всем свете белом, во всех народах кузни наособицу стоят. И в городах — либо за стенами, либо на стыке улиц и концов, на «ничейной» земле, как ни мало ее в городах. Простой люд кузнецу верит, но понимать не спешит. И сыграть на этом можно. Точь-в-точь, как Наума очернили. Ведь только благо творил, а в трудный час даже князь медлит, не спешит на защиту встать. Так же и с артелью будет.