Три дня без чародея - Мерцалов Игорь - Страница 47

— Так вот и придумка: лето впереди, пущай растет на боярских подворьях, а к осени новые семена продадим, скажем, зимние. Потом, к весне, еще — уже, например, крапивы, которая своих-чужих различает. Думай, голова!

— Карась, это же нечестно.

— Зато выгодно — в одно место один товар трижды продать. И почему, собственно, нечестно? Ты работаешь — и по мере того, как достигаются успехи, в карман денежки текут.

— Карась! — окликнул его Лас из-за стола. — Ты что там, опять?

— Нет, что ты, Лас, как мог подумать? — сделал Карась настолько честное лицо, что сразу же стало ясно: да, именно сейчас он со своими полукупеческими обдиральными выдумками — опять.

Разорви-клинок все это время лежал на лавке у стены, плашмя, как и было наказано Твердятой. Отужинав и подробив — во искупление вины — с мытьем посуды, Упрям взял его и вышел на задний двор.

Тянуло из-под сгущавшихся туч свежим ветерком. Крапива мягко волновалась под его порывами. Грозен разорви-клинок, умелыми руками выкован, сильными чарами напоен. Не запутается, не застрянет… Но магия не своя. Нет, нельзя. Наум сказал, чтоб извести крапиву только чарами — не уточнил, чьими, но ведь ежу понятно, что своими. Чары — дело тонкое, мухлежа не любят.

На глаза попался поблескивающий в крапиве железный предмет — пряжка с орочьего пояса.

— Что же встал, герой? — послышался за спиной голос Ласа.

Десятник вышел из башни незаметно, присел на заднее крыльцо и стал разминать постепенно отходившую ногу.

— Жалко своего творения?

— Жалко, — кивнул Упрям. — И вообще, зачем отдельного человека ставить? Через крапиву все равно никто не пройдет.

— Не знаю, не знаю. Мы ведь топтать ее пошли, а пока по другим делам мимо шастали — ничего.

Упрям показал ему орочью пряжку:

— Видишь? Вчера днем один супостат залез в нее — тоже навряд ли косить. И вот что от него осталось. А вас она только пугнула. Так что, думается мне, есть в ней разумение своих от чужих отличать.

— Ну, коли так… Пускай растет. Поставлю лишнего человека для верности, и ладно.

— Поставь, Лас. Ты сам-то как?

— Отпускает.

— Как дозорных выставишь, еще раз помажь лодыжку и полежи с полчаса. Все пройдет. Ну, оставляю вам хозяйство, а мне готовиться нужно. Завтра нелегкий день.

Упрям поднялся в читальню, проверил, плотно ли закрыты ставни, держатся ли чары. В том, что день будет нелегким, он не сомневался ни капли, и, словно в пику необходимости и лучшим намерениям, усталость вдруг накатила волной. Помешкав, он спустился вниз и попросил подвернувшегося Ослуха разбудить его сразу после заката, а сам, положив волшебный меч на стол в своей спальне улегся на кровать — не раздеваясь, как и вчера, — и уснул.

Как выяснилось позже, решение вздремнуть было очень разумным.

Василиса с раннего детства отличалась норовом твердым, свойственную девчонкам чувствительность держала в узде. И с отцом уже привыкла разговаривать на равных. А сегодня вышла от него — зареванная, с опухшими глазами, но в душе спокойная.

Долгий и не во всем приятный разговор окончился миром. Хотя этот мир и стоил клятвенного обещания быть послушной и выйти замуж, коли потребуется, беспрекословно.

В этом месте княжна, конечно, попыталась возмутиться: как же так? Они ж, венды ж…

«Что — они? — прервал отец. — Покуда ничего еще не доказано, а раз так, то и к свадьбе готовимся по-прежнему. И никому не даем понять, что именно мы знаем и подозреваем. А подумай, если не докажется вина ромеев? Словень Тверди немирья беспричинного не простит. Так вот надо мыслить, по-крупному. Государственно. А ты… Ох, горе ты мое луковое!..»

Сказал — и с такой сердечной теплотой, с такой нежной тревогой глянул, что не удержалась Василиса, пала на широкую отцовскую грудь, будто утонула в ней. И расплакалась.

Хорошо, от Упряма грозу отвела. Хоть какой он будь бестолковый и наглый, одного не отнимешь — честности. Рассказала отцу, как с Упрямом вместе думу думали, и про то, конечно, как обман с превращением к пользе послужил, упыря провести позволив. Князь все требовал подробности, и Василисе пришлось тщательно продумывать каждое слово, чтобы не нарушить обещание. Если Велислав и заметил напряженность в речи дочери, то виду не подал. И, хотя некоторые приключения княжны, особенно почему-то ее волшебное превращение, ему крепко не по душе пришлись, он признал, что «звать этого недоучку сюда сей же час, на веревках волочить», пожалуй, не за что.

В свою очередь князь, ответив на расспросы дочери, поведал, что Сайгула до сих пор не найдена, возможные преследователи ее не замечены. Зато занятный ответ дали боярину Непряду на Вендском подворье: монетами бургундской чеканки в разное время и заразные услуги посольство расплачивалось главным образом с кузнечной артелью Твердяты.

«Надобно там разведать, что к чему, — сказал князь и со вздохом добавил: — Но осторожно. Артельщики — народ непростой».

Подружки-наперсницы встретили княжну охами, ахами, всхлипами, вскриками, объятьями, поцелуями, причитаниями… прогнала она их в общем. Оставила при себе только Милочку, внучку одесника Накрута, и Звонку, дочку ошуйника Болеслава. Их княжна любила и доверяла им полностью.

— Ну, рассказывайте, что тут без меня было?

Милочка, большеглазое дитя четырнадцати весен от роду с наивным робким личиком, приводившим в умиление всех подряд, кто превышал ее ростом, царственно повела плечом:

— Шум великий и суеты много было, Василисушка. Дядька Болеслав пытался вызнать обинячком, не знаем ли мы чего.

Василиса понимающе улыбнулась: Болеслав и обиняк — понятия несовместимые.

— Непряд ходил, пьяный. А так — ничего. Нас ведь и не выпускали никуда.

— Непряд с пьяных глаз чушь порол, — добавила Звонка, семнадцатилетняя девица, рослая, сильная, быстрая. По-своему она была красивой, только не знала этого. Все сетовала на мощный подбородок, который якобы делал ее похожей на медведицу по весне. Разубеждать ее давно уж никто не пытался, ибо всякую попытку разубедить она воспринимала как насмешку. А насмехаться над Звонкой было попросту опасно.

— Что за чушь?

— Про кон, который всем пришел с твоим исчезновением.

Кон? Ну да, Упрям говорил… дался ему, Непряду, кон! А впрочем, что возьмешь?

— С пьяни спрос невелик. Однако быстро же он нализался, это ведь, поди, еще до обеда было?

— До обеда, Василисушка, — кивнула Милочка. — Чуть только тебя хватились по-настоящему, так он уже и лыка не вязал.

— Боярам лыка не вязать, боярам можно наливать, — усмехнулась Звонка.

— Лыко не лыко, а дел у него было невпроворот, — заметила княжна. — Поди, совсем без меня Иноземное подворье запустил?

— Может, и запустил, Василисушка, я так думаю, что, наверное, запустил. Вчера весь день был пьяный, сегодня похмельный — как не запустить?

— А мне он трезвым показался…

— Да ты разве давно в кремле? — удивилась Звонка.

— Некоторое время, — неопределенно ответила княжна. — И Непряда видела: помятый, конечно, но, скорее, забегавшийся.

— Может статься, что и забегавшийся. Мы ведь тут, родная, аки голубки в плетеночке, сутки целые света не видим. Мельком заметили человека — и помстилось нам, что головушка боярская с похмелья трещит. Ан, может, она от думы нелегкой трещала.

Василиса кивнула:

— Все равно: хозяйство он никогда не умел вести, только языком молол. Так что, девоньки, сходим мы с вамп на Иноземное подворье. Да всей стайкой, пожалуй.

— Ты бы не спешила, Василисушка, отдохнула б сперва. Небось намаялась в бегах-то?

Звонка, немногим более отца склонная к обходным путям, выразилась прямо:

— И думать забудь! Пока не поведаешь, где бывала и что делала, мы тебя не отпустим. Уж как знаешь.

— Да что же я, волчица лютая? — улыбнулась Василиса. — Вас в неведении держать? Жестоко, да и себе дороже. Конечно, расскажу. Только, чур, уговор: слушать внимательно, вопросов не задавать. Боюсь я, времени у нас немного…