На горах. Книга Первая - Мельников-Печерский Павел Иванович - Страница 43

— Принимаем-с, — с веселой усмешкой ответил Петр Степаныч. — Значит, из моей воли никто не смей выходить. Это оченно прекрасно!.. Что кому велю, тот, значит, то и делай.

— Да ты этак, пожалуй, всех перетопишь! — засмеялся Марко Данилыч."Полезай, мол, все в воду"… Нечего тут будет делать! Поневоле полезешь!

— Безумных приказов от нас, Марко Данилыч, не ждите. Насчет эвтого извольте оставаться спокойны. А куда ехать и где кататься, это, с вашего позволенья, дело не ваше… Тут уж мне поперечить никто не моги.

— Только послушай его, — трепля по плечу Петра Степаныча, ласково молвил Марко Данилыч. — А вы, Дмитрий Петрович, пожалуете к нам за компанию? Милости просим.

Веденеев благодарил Марка Данилыча и напросился, что и ему было дозволено сообща с Петром Степанычем устраивать гулянье и быть на косной если не капитаном, так хоть кашеваром.

— Что ж вы нам кашу варить будете? — шутливо спросил у него Марко Данилыч.

— Кашу ли, другое ли что, это уж мне предоставьте, — улыбаясь, ответил Дмитрий Петрович.

— Кашу-то вместе сварим, — сказал Самоквасов. — Засим счастливо оставаться, — примолвил он, обращаясь к Смолокурову. — Часика в три этак, значит, припожалуете?

— Ладно, ладно, — говорил Марко Данилыч. — Эх, молодость, молодость!.. Так и закипела… Глядя на вас, други, и свою молодость воспомянешь… Спасибо вам, голубчики!

Расстались, и Самоквасов с Веденеевым поехали прямо на Гребновскую.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Солнце стояло еще высоко, когда разубранная, разукрашенная косная отвалила от пристани. Впереди лодки, на носу, сидят восемь ловких, умелых гребцов в красных кумачовых рубахах и в поярковых шляпах с подхватцем, убранных лентами и павлиньими перьями. Всё удосужили Самоквасов с Веденеевым. Дружно и мерно сильные руки гребцов рассекают длинными веслами воду, и легкая косная быстро летит мимо стай коломенок и гусянок (Коломенка — барка от пятнадцати до двадцати сажен длины, поднимает от семи до двенадцати тысяч пудов груза. Гусянка — крытая барка с четвероугольною палубой, свешенною к корме и к носу (не как у тихвинки или шитика, у тех палубы округлые), в длину бывает до двадцати сажен и грузу поднимает пудов тысяч по десяти и больше.), что стоят на якоре вдоль берегов. С гребцами шесть человек песенников; взял их Самоквасов на вечер из московского хора, певшего в одном из лучших трактиров. Все певцы одеты одинаково, в голубые канаусовые рубахи-косоворотки, обшитые серебряным позументом, все в шляпах кашниках, перевитых цветочными кутасами (Цветочный кутас — гирлянда из цветов, плетеница, длинный венок.)!

Середи косной, вплоть до самой кормы, стоит на железных прутьях парусный намет (Тент.) для защиты от солнца, а днище лодки устлано взятыми напрокат у кавказского армянина персидскими коврами; на скамьи, что ставлены вдоль бортов, положены мягкие матрацы, крытые красным таганским сукном (Цветочные сукна, выделываемые на фабрике Понятовского при селе Таганче (Каневского уезда, Киевской губернии), известны в ярмарочной торговле под именем таганских.) с золотым позументом. Таково красно разубрал Петр Степаныч косную с помощью нового своего знакомца Веденеева.

Еще до отвала, когда, гости подъехали к пристани, Марко Данилыч не узнал косной. С довольным, веселым видом тотчас он стал журить молодых людей:

— Что это вы вздумали? Это на что? Эх, грозы-то на вас нет! Как вам это не стыдно, Петр Степаныч, в такой изъян входить? Не могли разве мы покататься в простой косной? Глядика-сь чего тут понаделали!.. Ах, господа, господа! Бить-то вас некому!

Сиял радостью Петр Степаныч, слушая попреки смолокуровские и по лицу замечая, что Дуне нравится разубранная на славу косная.

— Уговор помните, Марко Данилыч? — молвил Самоквасов.

— Какой еще уговор?

— А ведь я говорил вам, чтобы мне никто не мешал и ни в чем бы со мною не спорил… Забыли?

— Да могло ль прийти в голову, что вы эдак деньгами швырять станете? Ведь за все за это на плохой конец ста полтора либо два надо было заплатить!.. Ежели б мы с Зиновеем Алексеичем знали это наперед, неужто бы согласились ехать с вами кататься?

— Поздно теперь рассуждать, — молвил Петр Степаныч. — Милости просим в косную.

Расселись по скамьям: Марко Данилыч с Дуней, Доронин с женой и с обеими дочерьми. Петр Степаныч последний в лодку вошел и, отстранив рукой кормщика молодецки стал у руля.

— Уговор помните, Марко Данилыч? — спросил он у Смолокурова.

— Какой еще?

— А давеча, вот при Дмитрии Петровиче говорили, чтоб мне на косной быть за капитана и слушаться меня во всем.

— Ну так что же?

— Нет, я это так только сказал… К слову, значит, пришлось…— молвил Петр Степаныч и молодецки крикнул:

— Эй вы, гребцы-молодцы! Чур не зевать!.. — и, повернув рулем, стал отваливать. Косная слегка покачнулась и двинулась.

— Права греби, лева табань (Табанить, таванить, нередко таланить — грести веслом назад. Гребля с одного бока вперед, а с другого назад употребляется при заворотах лодки.)! — громким голосом крикнул Петр Степаныч, по его веленью гребцы заработали, и косная, проплыв между тесно расставленными судами, выплыла на вольную воду (На которой нет ни судов, ни лодок.).

— Молись богу, православные! — снимая шапку, крикнул Петр Степаныч.

Разом гребцы поставили двенадцать весел торчком к небу и, сняв шляпы, но не вставая со скамей, принялись креститься. И другие бывшие в косной обнажили головы и сидя крестились.

— Дай бог добрый час! — молвил Марко Данилыч, кончив молитву.

— Весла! Оба греби! Дружнее, ребята, дружней! — кричал Самоквасов.

Быстро косная вылетела на стрежень (Фарватер.) и понеслась вверх по реке. Высятся слева крутые, высокие горы красноватой опоки, на венце их слышатся барабаны, виднеются кучки солдат. Там лагерь — ученье идет… Под горой пышет парами и кидает кверху черные клубы дыма паровая мукомольня, за ней версты на полторы вдоль по подолу тянется длинный ряд высоких деревянных соляных амбаров, дальше пошла гора, густо поросшая орешником, мелким березником и кочерявым (Кочерявый, коряжистый — суковатый, кривоствольный кустарник. Кочерявый дуб вырастает от корней срубленного, но не выкорчеванного (вырытого с корнем) леса. Он годится только на дрова.) дубняком. Направо, вдоль лугового берега, тянутся длинные подгородные слободы, чуть не сплошь слившиеся в одну населенную местность. Красиво и затейливо они обстроены — дома все большие, двухъярусные, с раскрашенными ставнями, со светелками наверху, с балкончиками перед ними. Чуть не у каждого дома на воротах либо на балкончике стоит раскрашенная маленькая расшива, изредка пароходик.

Из слобод и со всего левого берега несется нескончаемый, нестройный людской гомон (Гомон — громкий, нестройный шум от множества человеческих голосов, в котором за отдаленностью или за сильным криком нельзя распознать ни единого слова.), слышится скрип телег, ржанье лошадей, блеянье пригнанных на убой баранов, тяжелые удары кузнечных молотов, кующих гвоздь и скобы в артельных шиповках (В так называемых шиповках куют гвозди и скобы для судов. Работа большей частью артельная. У каждого наковальня и железо свои, а уголь общий.), звонкий лязг перевозимого на роспусках (Роспуски — станок, дроги для перевозки клади.) к стальным заводам полосового железа, веселые крики и всплески купальщиков, отдаленные свистки пароходов. Все сливается в один, никаким словом невыразимый поток разнородных звуков.

Летит косная, а на ближних и дальних судах перекликаются развалившиеся на палубах под солнопеком бурлаки, издалека доносятся то заунывные звуки родимой песни, то удалой камаринский наигрыш (Наигрыш — старинное слово, в киевских былинах употребляемое, — голос песни, напев.) второй Сизовской гармоники (Гармоники изобретены не более пятидесяти лет тому назад туляком Сизовым. Они давно уже совсем вытеснили старинную нашу балалайку. Гармоник, исключительно тульской работы, на одной Макарьевской ярманке продается каждый год до 250 тысяч штук. Сорты гармоник: пятитонная в 10 к., семитонная в 20 к., редкая от 25 до 30 к., вторная от 35 до 45 к., двухсторонняя от 50 до 65 к., детский свист от 50 до 90 к., трехвторная от 1 р. 30 к. до 1 р. 80 к., десятинная от 2 до 3 р. Высшие сорта есть по 5 и 6 рублей.). Всюду ключом кипит жизнь промышленная, и на воде и на суше. А там, дальше, вверх по реке, друг за дружкой медленно, зато споро, двигаются кладнушки с покатыми шире бортов палубами, плоскодонные уемистые дощаники (Кладнушка — небольшое плоскодонное судно длиной сажен в шесть. Дощаник — с палубой не над всем судном, а только над серединой — гребное, а в случае благоприятной погоды и парусное. Шитик — мелкое судно, крытое округлою палубой. Шитик и дощаник поднимают до тысячи пудов грузу. Кладнушка — тысяч до двух.), крытые округлою палубой шитики, на ходу легче тех судов нет никакой посудины (Посуда, посудина — всякое парусное судно на Волге, кроме лодок.). Тянутся суденышки не как по Волге — там их тянут бурлаки, здесь лошади тащат речные суда. Идут себе шажком по бечевнику крепкие, доброезжие обвенки (Обвенки — крепкие малорослые лошади, первоначально разведенные на реке Обве (Пермской губернии) Петром Великим. Их также называют вятками.) и тянут судно снастью, привязанною к дереву (Дерево — мачта на судне; снасть — не очень толстый канат.). На Волге сделать того невозможно — таковы у ней берега.