На горах. Книга Первая - Мельников-Печерский Павел Иванович - Страница 42

— Да матери тут при чем же? — спросил Самоквасов. — Они-то чем виноваты?.. Неужто в самом деле ореховский судак оттого затонул, что в Комарове плохо молились?

— Значит, веру в силу молитвы имеет, — молвил Марко Данилыч. — Сказано: по вере вашей будет вам. Вот ему и досадно теперича на матерей… Что ж тут такого?.. До кого ни доведись!.. Над кем-нибудь надо же сердце сорвать!

— Чем же у них кончилось? — спросил во все время самоквасовского рассказа насмешливо улыбавшийся Веденеев.

— Насилу ноги унесла мать Таифа, — ответил Петр Степаныч. — Так с кулаками и лезет на нее. Маленько бы еще, искровенил бы, кажется.

— После того нагнал я Таифу, — после недолгого молчанья продолжал Самоквасов, обращаясь к Марку Данилычу. — Про знакомых расспрашивал. Матушка Манефа домов в ихнем городке накупила — переселяться туда желает.

— Да, ихнее дело, говорят, плоховато, — сказал Смолокуров. — Намедни у меня была речь про скиты с самыми вернейшими людьми. Сказывают, не устоять им ни в каком разе, беспременно, слышь, все порешат и всех черниц и белиц по разным местам разошлют. Супротив такого решенья никакими, слышь, тысячами не откупиться. Жаль старух!.. Хоть бы дожить-то дали им на старых местах…

Опять немножко помолчали. Петр Степаныч с видом сожаленья сказал:

— В большом горе матушка-то Манефа теперь, Таифа говорит, не знают, перенесет ли даже его…

— Легко ль перенести такое горе, особенно такой немощной старице, — с участием отозвался Марко Данилыч. — С самых молодых лет жила себе на едином месте в спокойстве, в довольстве, и вдруг нежданно-негаданно, ровно громом, над ней беда разразилась… Ступай долой с насиженного места!.. Ломай дома, рушь часовню, все хозяйство решай, все заведенье, что долгими годами и многими трудами накоплено!.. С кем век изжила, те по сторонам расходись, живи с ними врозь и наперед знай, что в здешнем свете ни с кем из них не увидишься!.. Горько, куда как горько старице!

— Не в том ее горе, Марко Данилыч, — сказал на то Петр Степаныч. — К выгонке из скитов мать Манефа давно приготовилась, задолго она знала, что этой беды им не избыть. И дома для того в городе приторговала, и, ежели не забыли, она тогда в Петров-от день, как мы у нее гостили, на ихнем соборе других игумений и стариц соглашала, чтоб заранее к выгонке готовились… Нет, это хоть и горе ей, да горе жданное, ведомое, напредки знаемое.

А вот как нежданная-то беда приключилася, так ей стало не в пример горчее.

— Что ж такое случилось? — спросил Марко Данилыч.

— Племянницу-то ее помните? Патапа Максимыча дочку? Жирная такая да сонливая… Когда мы у Манефы с вами гостили, она тоже с отцом там была.

— Как не помнить? — ответил Марко Данилыч. — Давно знаю ее, с Дуней вместе обучались.

— Замуж вышла, — молвил Петр Степаныч. И так он сказал это слово, как будто сегодня только узнал про им же состряпанное дельце.

— Какое же тут горе Манефе?.. — удивился Марко Данилыч. — Не в черницы же она ее к себе прочила.

— Прочить в черницы, точно, не прочила, — сказал Петр Степаныч. — Я ведь каждый год в Комарове бываю, случалось там недели по три, по четыре живать, оттого ихнюю жизнь и знаю всю до тонкости. Да ежели б матушке Манефе и захотелось иночество надеть на племянницу, не посмела бы. Патап-от Максимыч не пожалел бы сестры по плоти, весь бы Комаров вверх дном повернул.

— Так чего же ради горевать матушке, что племянницу замуж выдали?спросил Марко Данилыч.

— В том-то и дело, что ее не выдавали… Уходом!.. Умчали!.. А умчали-то из Манефиной обители.

Говорит, а сам хоть бы мигнул лишний разок, точно не его дело.

— Ай-ай-ай!.. Как же это не доглядела матушка!.. У нее завсегда такой строгой порядок ведется. Как же это она такого маху дала?.. — качая головой, говорил Марко Данилыч.

— Самой-то не было дома, в Шарпан соборовать ездила. Выкрали без нее…— ответил Самоквасов. — И теперь за какой срам стало матушке Манефе, что из ее обители девица замуж сбежала, да сшей венчалась-то в великороссийской!.. Со стыда да с горя слегла даже, заверяет Таифа.

— Вот, чать, взбеленился Чапурин-от!.. — сказал Марко Данилыч.

— Радехонек, такие, слышь, пиры задавал на радостях, что чудо. По мысли зять-то пришелся, — отвечал Петр Степаныч.

— Да кто таков? — с любопытством спросил Смолокуров.

— Знакомый вам человек, — ответил Самоквасов. — Помните, тогда у матушки Манефы начетчик был из Москвы, с Рогожского на Керженец присылали его по какому-то архиерейскому делу.

— «Искушение»-то? — весело спросил Марко Данилыч.

— Он самый!..

— Ха-ха-ха-ха! — на всю квартиру расхохотался Смолокуров. — Да что ж это вы с нами делаете, Петр Степаныч? Обещали смех рассказать да с полчаса мучали, пока не сказали… Нарочно, что ли, на кончик его сберегали! А нечего сказать, утешили!.. Как же теперь «Искушение»-то? Как он к своему архиерею с молодой-то женой глаза покажет… В диакониссы, что ли, ее?.. Ах он, шут полосатый!.. Штуку-то какую выкинул!.. Дарья Сергевна! Дунюшка! Подьте-ка сюда — одолжу! Угораздило же его! Ха-ха-ха!..

Вошла Дарья Сергевна с Дуней. Марко Данилыч рассказывал им про женитьбу Василья Борисыча. Но не заметно было сочувствия к его смеху ни в Дарье Сергевне, ни в Дуне. Дарья Сергевна Василья Борисыча не знала, не видывала, даже никогда про него не слыхала. Ей только жалко было Манефу, что такой срам у нее в обители случился. Дуня тоже не смеялась… Увидав Петра Степаныча, она вспыхнула вся, потупила глазки, а потом, видно, понадобилось ей что-то, и она быстро ушла в свою горницу.

На прощанье с гостями Марко Данилыч, весело улыбаясь, сказал Самоквасову:

— А что же, Петр Степаныч, как у нас будет насчет гулянок? Больно хочется мне Дунюшку повеселить да кстати и Зиновья Алексеича дочек… Помнится, какой-то добрый человек похлопотать насчет этого вызвался…

— В театр имели сегодня намерение? — весело отвечал обрадованный Самоквасов. — Я сим же моментом за билетами.

— Нет, Петр Степаныч, насчет театра надо будет маленечко обождать,сказал Марко Данилыч. — Вечор советовались мы об этом с Зиновьем Алексеичем и с Татьяной Андревной — положили оставить до розговенья… Успенье-то всего через неделю. Все-таки, знаете, лучше будет, ладнее. Нынешний-от пост большой ведь, наряду с великим поставлен, все одно, что первая да страстная. Грешить, так уж грешить в мясоед… Все-таки меньше ответу будет на том свете. — И, обращаясь к Веденееву, примолвил: — правду аль нет говорю я, Дмитрий Петрович?

— Оно каждому как по его рассужденью, — уклончиво ответил Дмитрий Петрович. — Впрочем, и то сказать, театр не убежит, побывать в нем завсегда будет можно.

— Мы вот что сделаем, — сказал Марко Данилыч. — До розговенья по Оке да по Волге станем кататься. У меня же косные теперь даром в караване стоят.

— И распрекрасное дело, — кудрями тряхнув, весело молвил и даже пальцами прищелкнул удалой Петр Степаныч. — Когда же?

— Да хоть сегодня же, только что жар свалит, — сказал Смолокуров.Сейчас пошлю, сготовили бы косную, а мало — так две.

— Записочку-с! — протягивая руку, молвил Петр Степаныч Марку Данилычу.

— Какую?

— К караванному к вашему — отпустил бы косных, сколько мне понадобится. Остальное наше дело. Об остальном просим покорно не беспокоиться. Красны рубахи да шляпы с лентами есть?

— Есть на двенадцать гребцов, — отвечал Марко Данилыч.

— А павлиньи перушки тоже водятся? — спросил Петр Степаныч.

— Перушки у нас не водятся, — сказал Марко Данилыч.

— Слушаем-с, — отозвался Самоквасов. — Все будет в должной исправности-с.

— Быть делу так, — молвил Марко Данилыч, отходя к столу, где лежали разные бумаги, конторские книги и перья с чернильницей.

Написав записку Василью Фадееву, Марко Данилыч отдал ее

Самоквасову и примолвил:

— Ваше дело, сударь, молодое. А у молодого в руках все спорится да яглится (Яглиться — поволжское слово, употребляемое от Нижнего до Астрахани, значит — двигаться, шевелиться, сгибаться, а говоря о деле каком — спориться, ладиться, клеиться.), не то, что у нас, стариков. Похлопочите, хлопочите, сударь Петр Степаныч, пожалуйста, оченно останемся вами благодарны и я и Зиновий Алексеич. Часика бы в три собрались мы на Гребновской, да и махнули бы оттоль куда вздумается — по Волге, так по Волге, по Оке, так по Оке… А на воде уж будьте вы нашим капитаном. Как капитан на пароходе, так и вы у нас на косной будете… Из вашей воли, значит, не должен никто выступать… Идет, что ли, Петр Степаныч? — примолвил Смолокуров, дружелюбно протягивая руку Самоквасову.