Сибирская амазонка - Мельникова Ирина Александровна - Страница 38

– Постой, постой, – Алексей помотал головой, будто это могло прояснить положение. – Объясните наконец, что произошло с Голдовским? И почему вы так уверены, что это он? – Он с сомнением посмотрел на изъеденное, безобразно раздутое лицо трупа, слипшиеся от крови волосы. Понять, какого они цвета, было невозможно, разве что голову помыть?

Атаман молча положил на стол очки. Их стекла и оправа тоже были в крови, но они были явно те самые, с круглыми стеклами, которые Алексей лично видел на Голдовском еще в Североеланске. Крыть было нечем... Перед ним лежал окровавленный труп человека, принявший самую лютую смерть, с которой Алексею когда-либо приходилось сталкиваться.

– Все-таки поясните мне, что произошло на самом деле? – попросил он и опустил простыню на то, что несколько часов назад было мужским лицом.

– А что объяснять, – махнул рукой атаман, – тут испокон веку такое творится. В последнее время, правда, редко... – Он вздохнул и перекрестился на образ Николая-угодника, висевший в переднем углу. – Раздевают догола, если хотят с кем расправиться, и привязывают к дереву. Мошка прилипает сразу. Рот у этого, – кивнул он на труп, – тряпкой забили, чтобы криков не слышно было, а так человек, говорят, почище сохатого на реву голосит. Мало кто больше часа выдерживает. От боли сердце заходится. Да и сам посуди, Лексей Дмитрич, собака за ногу хватит, и то заблажишь дурниной, а тут заживо кожу грызут... Мошкa – тварь зловредная! Цапнет раз, ранка с неделю не заживает, а чешется как! Страсть прямо!

Алексей недоверчиво покачал головой.

– Не может быть! Она ж, как мак, мелкая?

– А ты, мил-человек, перед дождем в тайгу сунься, – подал голос один из мужиков, – только накомарник не надевай. Посмотришь тогда...

– Пока стрекоза на крыло не поднимется, спасу от нее нет, – чинно добавил второй, – лишь к середине лета полегчает, и только в сентябре исчезнет насовсем.

Сэр Корнуэлл поднялся со своего места. Щеку его подергивал нервный тик, но все-таки он держался молодцом и, вполне спокойно извинившись, объяснил, что ему нужно уходить. Караван готов отправиться в путь...

– Нет, ваша экспедиция останется в станице до особых распоряжений, – сказал Алексей по-английски и кивнул на дверь канцелярии. – Некоторые формальности, сами понимаете, но завтра, я думаю, мы вам разрешим с утра отправиться по вашему маршруту.

– О да, конечно, – словно гусак, закивал головой англичанин, – конечно, нет проблем! – Он склонил голову перед атаманом, затем кивнул Алексею и покинул станичное правление в сопровождении своей верной стражи, которая за все это время не заявила о себе ни единым словом.

– Никита Матвеевич, – Иван появился на пороге канцелярии, за ним виднелось красное и потное лицо Перетятьки. Видно, шевелить мозгами в разговоре с полицейским оказалось гораздо тяжелее, чем корчевать пни на своем участке, – распорядись насчет трупа. Надо отправить его в губернию, а пока определи его в ледник, если таковский имеется.

– Имеется, – вздохнул Шаньшин, – у меня на рыбозаводе. – И справился: – Долго ему лежать?

– Пока не получим распоряжений от начальства, – пояснил Иван. – Если нет родственников, возможно, позволят здесь похоронить. – Он смерил взглядом мужиков, потом повернулся к старосте: – Ладно, с вами все понятно! Езжайте домой, но далеко не отлучайтесь из деревни, вдруг еще какие вопросы появятся.

– Да мы ничего... Да мы завсегда... – Перетятько вытер ладонью пот со лба и приказал мужикам: – Поехали! – и поклонился Ивану. – Храни вас бог, Иван Лександрыч! А то мы сперва всполошились, вдруг не поверят...

– Что ж не поверить, поверим, – заметил глубокомысленно Вавилов, проводил взглядом хохлов и взял из рук Алексея несколько исписанных листков бумаги – протокол осмотра тела, пробежался по нему глазами, крякнул многозначительно и посмотрел на Шаньшина. – А теперь побеседуем с тобой, Никита Матвеевич, и с тобой, Гаврила Никитович!

Гаврила подошел и сел рядом с отцом, а Иван опустился на соседний с Алексеем стул. Теперь они сидели друг против друга – хозяева и гости, два сыщика и два подозреваемых, если не в убийстве или в соучастии, то в укрытии некоторых важных обстоятельств, которые могли бы предотвратить это преступление...

Иван заявил об этом прямо, без обиняков, отчего Гаврила опустил глаза в пол, а Шаньшин побагровел.

– В чем ты нас подозревашь, Иван Лександрыч? – произнес он с вызовом. – Государеву службу мы исправно несем! Только награды имеем, ни в чем скверном отродясь замешаны не были!

– Никита, я тебя безмерно уважаю. – Иван смотрел атаману прямо в глаза, и тот не выдержал, отвел взгляд. А Вавилов продолжал: – Неужто я бы приехал к тебе погостить, если б знал, что ты негодяй?

Отец и сын молчали.

– Ты вот скажи мне, Гаврила, – обратил Иван свой взор на Шаньшина-младшего, – где ты сегодня сподобился в коровье дерьмо залезть? Глянь на сапоге...

Гаврила с недоумением уставился на Вавилова.

– А я почем знаю?

– Почем? – передразнил его Иван. – А мы вот с Алексеем Дмитричем точно знаем, где ты отметился! Сымай сапог, – приказал он внезапно.

И когда окончательно растерявшийся Гаврила подал ему сапог, язвительно усмехнулся.

– Помнишь, Никита, сам рассказывал, как вы по сакме врага выслеживаете? Твоя наука нам изрядно пригодилась. – Он показал Алексею подошву. – Что я тебе говорил. Подковка один в один... – Он щелкнул пальцем по колодке. – И след один в один, даже проверять не надо, у меня глаз, что алмаз... – Он полез в карман и вынул сплющенный кусочек свинца. – Одно только смягчает вашу вину, господа хорошие, что зла нам не желали, и в нас ты, Гаврюха, стрелял не по злобному умыслу, а чтоб припугнуть городских баглаев. Чтобы по тайге не шастали! Так ведь, или я ошибаюсь?

Отец и сын переглянулись. Иван ухмыльнулся и пояснил Алексею:

– Я ведь сразу понял, что это их рук дело, когда Сашка примчался как оглашенный. Наверняка он видел, как старший братец крался по тайге с ружьем, но думал, что он нас пришил по ошибке. Или все ж решили нас укокошить и на ратников все списать, любезный Никита Матвеевич? Только нам доподлинно известно, что они больше стрелами обходятся, потому как пули на таких, как мы, жалеют.

– Господь с тобой, Иван Лександрыч! – произнес глухо атаман и высморкался в носовой платок. – Даже в мыслях не имели вас убивать. – Глаза его виновато забегали. – Было дело, хотели припугнуть, но для того лишь, чтобы вас сберечь. Вы ж сами того не понимаете, в какую кутерьму влезли. – Он тяжело вздохнул и перевел взгляд на простыню, прикрывавшую труп Голдовского. – Дозвольте распорядиться унести тело в ледник. А то дух от него...

– Распорядись, но только живо! – согласился Иван и приказал уже другим тоном: – И снаряди казаков, которые наше донесение в губернию доставят. Сроку тебе двадцать минут. А мы пока с Алексеем Дмитричем письмецо соорудим для начальства.

Шаньшин почти выбежал из комнаты. Гаврила поднялся следом, но Иван погрозил ему пальцем:

– Но, но! Сиди где велено, пока батя не вернется! И не вздыхай! Мешаешь нам писать!

Гаврила пересел на лавку к окну и вперился тоскливым взглядом в носки своих сапог, а сыщики, склонившись голова к голове, принялись что-то обсуждать, затем писать, после опять обсуждать и даже, судя по слегка повышенным тонам, ссориться. Но как Гаврила ни прислушивался, так ничего и не понял. Он все же сделал вывод, что для него самого встреча с коровьей лепешкой может оказаться более плачевной, чем для сапога, который в нее угодил ненароком.

Глава 17

– Ты, Никита Матвеич, словно дите малое! – Иван уставился на атамана усталым взглядом. – Неужто не понимаешь, что чем больше запираешься, тем больше у меня к тебе вопросов? Я ведь понял, почему ты молчишь. Думаешь, короткий язык – залог спокойствия и тишины? Нет, шалишь, брат! Я все равно до всего докопаюсь, только дружбе нашей тогда конец, и коль попадешь в заварушку, на помощь мою не рассчитывай.