Бесы Черного Городища - Мельникова Ирина Александровна - Страница 31

Впрочем, и в этом смятении усматривалась известная закономерность. Добрая половина жильцов ночлежек и дешевых меблирашек оставалась сравнительно спокойной, лениво потягивалась на нарах или убогих деревянных кроватях и встречала полицию возгласами вроде: «Ишь, сволочи, опять притащились! Не дают покоя честным людям!» Смелость их была не притворной, у этих «праведников» бумаги зачастую бывали настоящими.

Совсем другое творилось со второй половиной ночлежников. Они в ужасе рассыпались по грязным комнатенкам, забивались за печки, прятались под нары и в подполье, лезли в окна и чуть ли не в щели, откуда полицейские выгоняли их как тараканов.

Всех подозрительных препровождали в сыскную полицию, где ее агенты тотчас приступали к выяснению личности каждого задержанного. Для этого у них имелись и антропометрические инструменты, и дактилоскопические карты, и целый фотографический кабинет с архивом – вотчина хорошо известного всем уркаганам регистратора преступлений Николая Егоровича Колупаева...

Наконец сад Пожарного общества остался за их спиной. Сыщики прошли вдоль длинного сплошного забора, отделявшего от улицы склады пиломатериалов товарищества «Нептун и Феламеда», принадлежавшего известным в городе торговцам лесом братьям Христорадовым, и завернули за угол, решив тем самым на добрую сотню шагов сократить путь до Тобольской. Здесь их встретили аппетитные запахи свежеиспеченного хлеба и сдобных булок, которыми славилась пекарня Авдея Ромашкина. Ее длинное, красного кирпича приземистое здание с двумя высокими трубами занимало собой всю правую сторону переулка.

Молчавший до сих пор Иван вдруг рассмеялся.

– Чего ты? – удивился Алексей. – Радуешься свиданию с начальством?

– Упаси господь! – махнул рукой Иван. – Вспомнил вдруг матушку. Мы одно время жили рядом с евреем-лавочником. У них Пасха на неделю раньше начинается, так они по всему околотку разнесут бывало свою стряпню, соседей угощают. Матушка по этому поводу постоянно смеялась: «Их стряпней, – говорила, – не успеешь рот набить, как она на языке растает, а нашей чуток откусишь – теста полный рот! Жуешь потом, жуешь, пока не выплюнешь...»

– Это ты зря! – улыбнулся Алексей. – У меня нянька до сих пор такие пирожки печет да ватрушки, пальчики оближешь!

– Тот лавочник, его Левкой звали, трусливым был безмерно, почище Полиндеева, – продолжал рассказывать Иван, – как стемнеет, на улицу ни ногой, все боялся, что его ограбят. У него в приказчиках Семка служил, деревенский парнишка лет семнадцати, хохотун да проказник, каких поискать, но хитрован и себе на уме. Пять лет у еврея отслужил и свое дело открыл, булочную на Дворянской улице. Впрочем, тогда он и за разносчика товара сходил, и за дворника, и за сторожа... Сам-то еврей жадноват был, все обещал Семке жалованье повысить, да только откладывал и откладывал это дело на потом. Тогда парнишка решил его проучить, рассыпал под окнами золу, изрядно по ней потоптался, а утром сильный переполох учинил, дескать, кто-то около дома шлялся, высматривал, мол, как лучше в лавку проникнуть. Еврей запаниковал и давай перед Семкой заискивать: «Ты уж, Семочка, сторожи исправно, ночами не спи, вокруг лавки ходи!» Семка после хвастался, что хозяин к двум рублям его жалованья полтинник добавил за усердие и отвагу...

Впереди уже виднелся выход из переулка, когда неожиданно прямо по курсу промелькнула чья-то тень. Какой-то сильно пригнувшийся человек, а может, просто невысокого роста, перебежал полицейским дорогу и нырнул в пролом в заборе. Дальше начинался пустырь, заросший прошлогодним бурьяном и превращенный местными обитателями в свалку, а жуликами – в самый короткий путь до городских трущоб, где скрыться от преследования раз плюнуть! Не сговариваясь, сыщики бросились следом, причем Иван метнулся в тот же самый пролом, а Алексей перемахнул через забор и уже через мгновение держал за шиворот босяка в рваной, надетой прямо на голое тело шинели, измазанной в чем-то белом, то ли в мелу, то ли в краске. Босяк извивался в его руке, тщетно пытаясь вырваться.

Алексей перехватил его поудобнее и потащил навстречу Ивану. Тот сидел на корточках возле пролома и рассматривал старый мешок и короткий, раздвоенный на конце ломик. Все это добро босяк успел отбросить прежде, чем Алексей настиг его.

– О, старый знакомый! – радостно приветствовал Иван босяка. – Смотри, Алеша, это ж Фимка, которого вчера Савелий в управление доставил. Откуда ты взялся, рыжий? Неужто Корнеев отпустил?

Босяк шумно шмыгнул носом и отвернулся.

– Не хочешь говорить? – обрадовался Иван. – Значит, и вправду сбежал!

– Не сбежал я, – уныло возвестил Фимка, – меня ради интереса вчерась задержали. По роже съездили и велели убираться из города в двадцать четыре часа.

– И ты, как я вижу, приказ этот выполнил? – заметил ехидно Иван. – Эх, Фимка, Фимка, давно по тебе арестантские роты скучают! – Он кивнул на мешок. – Сколько уже квартирными кражами промышляешь?

– Да не промышляю я, – взвыл Фимка, – первый раз всего вышел. Рассуди, господин начальник, как мне до Томску добираться, если в кармане вошь на аркане? – Он отступил к забору и вывернул карманы шинели. – Смотри, дыра на дыре!

– Ты чего это в тень прячешься? – Иван подошел к воришке вплотную и выругался: – Ну, елки точеные, зеленая тайга! Смотри, Алеша, эта образина вся в крови.

Фимка судорожно запахнул полы шинельки, даже в темноте было видно, как он побледнел.

– Так то ж извозчик собаку переехал, а я споткнулся и прямо лапами в кровь...

– Так у тебя и ноги, и вся одежда в крови. Большая собачка, видно, была?

– Большая... – вздохнул Фимка.

Но Иван уже схватил его за отвороты шинели и с размаху припечатал спиной к забору.

– Ах ты, сучья порода! – выкрикнул он сердито. – Говори: кого пришил? Иначе на месте хребет переломаю! Ты меня знаешь!

– Не убивал, не убивал я! – заголосил воришка, прикрывая лицо локтем. – Истинным богом клянусь, я здесь ни при чем!

– Хорошо, идем, – неожиданно смилостивился Иван. – Покажешь, где собачка валяется!

Воришка неожиданно упал на колени и стал хватать Вавилова за руки.

– Ваша милость, господин начальник, отпусти душу на покаяние. Не убивал я, хошь на иконе побожусь, не убивал.

– Постой. – Иван только сейчас заметил белые пятна на Фимкиной шинели и, склонившись к нему, ткнул пальцем. – Откуда это? – И, не дожидаясь ответа, выпрямился. – Кажется, я где-то видел неподалеку кучу старой известки? – И опять посмотрел на задержанного. – Ты что же, в доме Орлова побывал, в том, что перестраивают?

– Не помню, – обреченно и едва слышно ответил Фимка, – я так бежал... – Он махнул рукой и замолчал.

Иван толкнул его в руки Алексею, тот вновь ухватил его за шиворот, и вся троица вернулась в переулок через знакомый пролом в заборе.

– Надо же, одна дурная примета за другой, – вздохнул Вавилов. – Я еще за ужином подумал, не к добру это – подряд трех рыжих встретить, а тут, смотри, уже четвертый. – Он отвесил Фимке подзатыльник и справился: – Ну на кой ляд ты нам под ноги подвернулся? Не мог другой дорогой пробежать?

– Отпусти, господин начальник! – опять взмолился Фимка. – Я тут же в Томск уберусь, пешком уйду! Вот те крест!

– Ишь как тебя повело! – заметил Иван задумчиво и склонился над кучей мусора, возвышавшейся рядом с двухэтажным каменным особняком. Он зиял пустыми оконными и дверными проемами, а на окружавших его строительных лесах виднелись поддоны с уложенными на них кирпичами. Дом активно перестраивался. Говорили, что для Купеческого собрания. Но не это заинтересовало сыщиков.

– Эка тебя угораздило, братец! – усмехнулся Алексей, разглядывая следы босых ног на белой от известковой пыли земле. – Ты тут стреканул как заяц! С чего бы это?

– Он эту кучу перемахнул, даже не заметил. – Иван с сожалением посмотрел на свои изрядно запыленные башмаки и перевел взгляд на воришку. – Мчался большими скачками, значит, бежал недолго. – Он ухватил Фимку за отвороты шинели и сильно встряхнул. – Говори, откуда когти рвал? Врать будешь – рожу разобью! А все последние убийства спишем на тебя. Пойдешь тогда на виселицу.