Прорыв - Свирский Григорий Цезаревич - Страница 12

-- Ты чего? -- Я-то думал, Израиль пустыня. Желтый песок. Оазисы-города. А страна, оказывается, зеленая. Вся!

-- Вечно-зеленая! -- поправили сзади. -- Аж до Негева. Он с проплешинами...

По обеим сторонам шоссе раскиданы оранжевые и красные апельсины. А где навалом лежат, как в России картошка. Домчались до долины. Кинул взгляд влево, вправо -- сплошь золотисто-желтая. Только вдали примостилось что-то, белеет. "Монастырь молчальников, -- заметила Вероника. -- Не для тебя место..." Дов от возбуждения аж привстал.

-- Я-то думал, страна тесная. А тут просторы! Мать честная!.. -Взмахнув руками, он повалился на сиденье: дорога, прорубленная в скалах, круто взяла вверх. -- Куда несетесь?! Дайте поглядеть!

-- Взгляни на часы, - отрезала Вероника. -- До заката полчаса... -Мелькнули сбоку, в белой скале, глубокие ниши: видать, древние ходы, поросшие мохом. -- Вот где прятаться, -- машинально отметил Дов. -- От римлян, что ли тут хоронились? Все захохотали, объяснили, что здесь каменные карьеры. Вырубают камень для строек.

У первого светофора Вероника чуть притормозила. -- Ну, так, Дов. Прямо -- Храм Московской епархии и городская полиция. Вкупе и влюбе. Знакомиться повременишь? -- И круто взяла направо, понеслась во всю мочь, ныряя в тесные улочки, мимо кипарисов, пальм, кустарников. Дорога вдруг раздвоилась, посредине островок, багровый от роз. Розы колышутся у самой обочины, вдоль домов. Ничего не огорожено... И снова мимо домов из древнего камня, вдоль которых густится зелень. Да и растет она, похоже, прямо из обомшелых стен. Камень розовато-белый; где обтесан большими брусками, где в натуре, глыбастый. -- Господи! Всю жизнь с камнем работал. А такого никогда не видал. Все истлевает, только наша работа остается.

Выскочили на какое-то шоссе, крутанулись, задерживаясь на минуту у странного становища. Лавки из неотесанного дерева. К одной осел привязан, грызет доску желтыми зубами. Надпись сбоку: "Кафе бедуинов". Хлебнули по глотку горчайшего кофе, отъехали в сторонку и встали у откоса. Город внизу, как на ладони.

Дов много читал об Иерусалиме, вглядывался, болезненно морщась. Слева купола мечетей слепят. Эль-Акса серебрится... -- А стена Плача где? Все арабские святыни, а наши где?.. Напротив что? Масличная гора? А где гора Дурного совета?.. А это, внизу! Самое древнее еврейское кладбище?

Притихли, ответили не сразу. Волнение Дова передалось всем. Солнце точно плавит иерусалимские холмы. Тени, отброшенные ими, меняются на глазах. Розовато-сиреневые скаты гор вдруг краснеют, становятся фиолетовыми, затем темно-коричневыми. Наконец, черными, ночными. И вдруг снова серебристо-белыми. Тона мягкие, пастельные. Только небо ярко-голубое. Не вечернее, вроде.

Бывал Дов в горах, встречал и рассветы, и закаты, но такого не видывал... Острое, неведомое ранее чувство охватило его: небесная голубизна распространилась вокруг, сливаясь с Масличной горой и с дальними холмами, постройками, минаретами, придавая всему вокруг необычайную легкость. И дома из белого иерусалимского камня, и кустистые холмы, и даже торчащие, как пальцы, минареты повисли над землей, парили в теплой и сказочно прозрачной голубизне. Небо опустилось, стало Священной землей, земля -- небом... -Ребята! -- воскликнул Дов в ошеломлении, ликующим тоном. -- Если Моисей был, то он был именно здесь! Обетованная, ребята! Без туфты!..

...Едва Дов, вернувшись из Иерусалима, вошел в тесную квартиру Вероники, она положила руку на его плечо: -- Ты Шауля о чем-нибудь просил?

-- Нет... Передал только письма Геулы и отца. Еще в Вене. Чтоб напечатали немедля...

-- Напечатают?

-- А как же! Если утаят, Геуле врежут десятку. Она отослала Брежневу свой серпастый-молоткастый"... Бросила ему в морду!..

-- Так обещал Шауль опубликовать или нет?

Дов ошалело оглядел Веронику и ее друзей-рижан. К Веронике набилось уже человек десять. Почти все воркутинцы. Один, правда, магаданский, другой Якутии отведал. Полюса холода..-- Спроси, спроси, -- раздалось со всех сторон. Длинный, костистый Моше, второй муж Вероники, совсем мальчишка, лет на десять моложе ее, угрюмо сказал: -- Надо держать их так! -- И он обхватил свое горло жесткими пальцами рабочего. -- Иначе... Тут не Воркута. Карцера нет. За неделю захрипишь. Безо всякого карцера...

-- Да вы что, ребята? Вы серьезно?

Вероника, деловой человек, открыла записную книжку, набрала номер Министерства Иностранных Дел. Передала трубку Дову. Соединили не сразу. Спросили, кто таков, да по какому делу... Наконец, в трубке раздался голос Шауля. Голос был дружелюбный. -- Что стряслось, Дов?

Дов не сразу заставил себя заговорить. Генерал Голды, а его за горло хватать?.. Выдавил из себя хрипло:

-- Письма... эти... посланы в печать?.. Геулы, говорю, письмо, отправлено? -- повторил он, так как в трубке молчали. -- Опубликуют сегодня-завтра или нет??! -- вскричал он.

-- Ну-у, Дов... Что вы! Сразу печатать. Выпустить такое письмо из рук -- это все равно, что отдать приказ об аресте Геулы.

-- Как раз наоборот! -- Дов проглотил слюну. От волнения у него сел голос. -- Можно я приеду? Немедля! -- Он бросил трубку.

Пытались набиться в "Вольву" одного из друзей Вероники -- не втиснулись. Тогда Моше завел свой белый автобусик с надписями по бортам: "Установка кондиционеров". Туда влезли. Автобусик крутанулся в воротах. Все попадали друг на друга. Затем встали по стенкам, положив руки на плечи друг другу. Держались прочно. Вероника сказала своим певучим голосом:

-- Итак, захватываем Министерство-о, почту-у, телегра-аф. Я въезжаю в Иерусалим на белом ишаке. - Захохотали, кто-то произнес горьковато-улыбчиво: -- Пока что мы все в белом воронке.

Вероника сказала, что они будут ждать Дова полчаса. Если дело затянется, пусть звонит к ней домой.

Наконец, протарахтели по улице Гимел к небольшому бетонному кубу, в котором размещался русский отдел Министерства Иностранных дел. Толстячок-охранник, позвонив куда-то и схватив медлительного посетителя двумя пальцами за рукав, подвел к лестнице и подробно объяснил, куда идти-заворачивать.

Коридоры узкие, заставлены столами. На одном из них сидят девчонки-секретарши, ногами болтают. Узнали, что посетитель к Шаулю, сразу притихли, одна спрыгнула со стола и, убедившись, что не сам притащился, а вызывали, проводила к дверям.

Шауль приподнялся из-за большого письменного стола, заваленного папками. Кабинет тесный. Кондиционер старый, рычит, как голодный лев. Похоже, Русский отдел в израильском Министерстве иностранных дел не был отделом-фаворитом. Дов это позднее заметил. Сейчас ему было не до этого.

- Как же так? - засипел он с порога. Я же вам русским языком объяснил иль вы не поняли? Я в Вене - она тут же относит в приемную ЦК письмо Брежневу... Если текст письма не будет сегодня-завтра передан по всем радиостанциям, все, Геулы нет.

Шауль бен Ами промакнул какую-то свою бумагу мраморным пресс-папье и заявил официальным тоном:

-- Государство Израиль на себя такую ответственность взять не может.

-- Какую ответственность?! Письмо нынче в приемной ЦК. Завтра утром -в КГБ. Лубянка-то через дорогу... Отец сказал: стой на коленях, но чтоб письмо Геулы облетело мир. Встать что ли на колени?!

Красноватое, с глубоко сидящими глазами и высоким лбом, лицо Шауля бен Ами снова излучало доброту и приязнь. -- Дов, перестань ребячиться. То, что мы посылаем в международную прессу, должно быть точным на все 100 процентов. Даже на 120... А вдруг она раздумала?.. Или ее машина сбила? - Он поджал тонкие губы в усмешке.

Не понравилась эта усмешка Дову: так кривят губы, когда что-то недоговаривают, таят. Следователи так улыбаются, мелькнуло у него. -- Могу я отсюда позвонить? Отцу...

Шауль бен Ами руки выкинул перед собой белыми ладонями кверху: мол, о чем разговор...

Москву дали не сразу. Часа два пришлось мытариться. Дов издергался, ругался так, что толстенький чиновник, из кабинета которого звонили, стал записывать бранные слова: такого он, специалист по России, не слыхал никогда.