Короля играет свита - Арсеньева Елена - Страница 22

Вообще же о нем вполне можно было сказать, что это тщеславный простой смертный, исполняющий роль сначала великого князя, а потом государя. Делал усилия казаться выше ростом, начинал ходить размеренно, величаво поворачивал голову... Но когда возвращался к себе и снова принимал свои суетливые, всем досаждающие манеры, видно было, что он очень уставал быть все время величавым. И в минуты этой нравственной усталости все старались держаться от Павла подальше. Тогда свойственная ему нетерпеливость (с самого раннего детства он находился в состоянии постоянной спешки: торопился поскорее встать с постели – и лечь спать, поскорее сесть обедать – и выйти из-за стола, начать прогулку – и завершить ее) и нетерпимость (вечно все ему не нравилось, все было не по его!) принимала совершенно неудобоваримые формы. Например, Павел требовал, чтобы температура в его спальне держалась зимой на 14 градусах, но чтобы печка оставалась при этом холодной (!). Ничего себе, да? Прежде чем лечь в постель, он проверял градусник и щупал печь. Чтобы не навлекать на себя монарший гнев, прислуга незаметно натирала фаянс печи кусками льда!

Ну как, ради господа бога, не подсмеиваться над таким человеком?! Это был своего рода bon ton[27]!

Теперь, однако, ясно, что при Талызине следует держать рот на замке. Вот незадача! Как это Ростопчин не заподозрил неладное раньше? А еще зовется среди своих хитрою лисою! Вот где истинная лиса – этот приветливый, приятный в обхождении выскочка-масон... Однако Ростопчин умел мгновенно извлекать опыт из житейских уроков, а потому придал своему лицу то же самое выражение почтительного, даже истового внимания, с каким смотрел на императора Талызин.

А метаморфозы на лице Павла, честное слово, заслуживали самого пристального внимания!

Апрель 1801 года

– Я так и думал, что ты, красавчик, и есть тот рыцарь-убийца, о котором меня предупреждали, – приторно улыбаясь, продолжил человек, которого Алексей только что вызвал на поединок. – Честно говоря, даже полагал, ты перейдешь в нападение раньше. Что и говорить, наша безголосая прима умеет вертеть не только хвостом, но и людьми. Жаль, жаль... из тебя мог бы выйти человек, но теперь уж вряд ли что-то успеет вылупиться. Il's ont tous des figures d'enterrement![28] – присовокупил он с утонченным ехидством, и, мгновенно сменив тон, желтоглазый взревел, словно позволил наконец ярости одолеть себя: – Я принимаю ваш вызов, но не надейтесь, что смогу принять ваши извинения. Дуэль. Немедленно, сейчас же! Сию минуту! Безотлагательно! Вы первым начали ссору, стало быть, выбор оружия за мной. Однако я тоже способен бросить вызов. Выбираю шпаги! Мы будем драться на шпагах, коли именно этим оружием вы владеете столь виртуозно!

Алексей, шум в ушах которого постепенно стихал, так что он начинал различать не только звуки, но и слова, оторопел. С чего противник взял, что он хорошо владеет шпагою? Он прекрасно знал, что был фехтовальщиком хоть и не самым дурным благодаря молодости, увертливости, крепкой руке и сильным легким, но не слишком умелым. Сыскать приличного учителя в деревенской глуши было невозможно; Алексей накрепко усвоил те уроки, которые некогда давал ему отец, учившийся в свое время у самого Сивербрика[29], однако понимал: этого безнадежно мало, чтобы одолеть противника, в коем все, от франтовато повязанного шарфа до наглой повадки, изобличало уверенность в себе и своей смертоносной силе.

«Куда ты полез, придурок? – чудилось, кричали его большие, чуть навыкате, желтоватые глаза. – Ведь я тебя нанижу на свою шпагу, точно каплуна на вертел!»

И Алексей, у которого и шпаги-то не было, Огюсту еще предстояло ее где-то раздобыть, с каждой минутой отрезвления все более ужасался: и впрямь, куда он полез? – однако воротить события назад уже было невозможно, приходилось подчиняться судьбе. Что-то слишком уж часто ему приходилось это делать!

Между тем новоявленные секунданты, Огюст и Жан-Поль, с новыми своими ролями смирились мгновенно и развернули бурную деятельность по устройству сей дуэли. Каким-то образом избавившись от бесчувственного тела мадам Шевалье (у Алексея было такое впечатление, что ее просто сунули куда-то в темный угол, словно надоевшую, уже ненужную вещь), Жан-Поль мигом обежал окрестности и сообщил, что буквально в пятидесяти шагах от собора имеет место быть подходящий пустырь. Поскольку прохожие отозвались-таки на призывный звон колоколов и расточились по церквам, улицы сделались безлюдны, лишних свидетелей не будет. Кроме того, Рига всегда тщилась прославиться не в качестве какой-то там заштатной российской провинции, а одного из центров европейского просвещения. В Европе же дуэли пользовались огромной популярностью, поэтому смело можно было ожидать, что и в Риге помехи назначенному смертоубийству ни в коем случае не случится.

Все это время Алексей и его противник мерили друг друга делано равнодушными взглядами, однако порою в желтых глазах проскальзывало откровенное недоумение. Причины его Алексей не мог объяснить, да и не до того ему было, он силился скрыть собственное удивление: почему все-таки наглец в белом шарфе назвал его рыцарем-убийцей? Неужели?.. Ну конечно! Алексей даже содрогнулся, когда объяснение наконец-то постучалось в его глупую головушку: а ведь этот незнакомец откуда-то знает об убийстве генерала Талызина! И знает, кто именно его убил, – вернее, кого считают убийцей. Но если так... если так, значит, проныра Бесиков не поверил в гибель преступника посреди разгулявшейся Невы. А может быть, кто-то стал свидетелем бегства Алексея? Или караульный офицер на петербургской заставе оказался более внимателен, чем хотелось бы мадам Шевалье, и обратил-таки внимание на несоответствие документов: паспорт для пересечения границы был выписан на три лица, в карете же явно находилось четверо... Нет сомнения: щедрая мзда на время лишила караульного возможности считать до четырех, но лишь на время!

Итак, бегство Алексея открыто. И сейчас ему надо сделать окончательный выбор: или драться, чтобы покончить со своей непутевой жизнью (о возможности иного исхода он даже и не мечтал) под личиной беглого убийцы, или попытаться открыть свои обстоятельства этому посланцу Бесикова. Алексей, наверное, склонился бы ко второму пути, однако стоило ему только взглянуть в неистовые желтые глаза, как решимость каяться и что-то объяснять лопалась, точно мыльный пузырь. Этот человек ненавидит его. Он ничего не захочет слушать, только на смех поднимет. Мало что погибнешь ни за что ни про что – еще и позору перед тем натерпишься!

Нет, лучше молчать и отдаться судьбе. «Трахунт, трахунт...»

Едва Алексей принял свое фатальное решение, как появился, словно только того и ждал, Огюст, осторожно несший в охапке две довольно-таки длинные шпаги. Где он их раздобыл, так и осталось для Алексея загадкою.

Незнакомец при виде оружия весьма оживился. С ухватками знатока он согнул клинок, проверяя его гибкость, померил по руке эфес и, пробуя, сделал целую серию мелких проворных уколов в белый свет, однако улыбка, заставившая его ощерить острые белые зубы, показывала, что в воображении видит он перед собою действительного противника и еле сдерживает желание обрушить на него всю мощь своего мастерства. При этом он иногда косился на Алексея, и тот спохватился, что стоит как дурак, хотя ему надобно тоже опробовать оружие. Подражая противнику и тщась вспомнить отцовские уроки, он взял вторую из принесенных Огюстом шпаг – и брезгливо передернулся, увидав, что конец клинка запачкан в чем-то темном. Итак, это было опытное орудие человекоубийства! Чья-то кровь засохла на клинке... брр, какой кошмар!

– Ну что ж, начнем, господа? – скучным голосом спросил Огюст, не глядя на противников. – Чего, в самом деле, время тянуть? Защита чести не терпит отлагательств!