Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Душой наизнанку

Мамочева Юлия

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Душой наизнанку - Мамочева Юлия - Страница 20

Изменить размер шрифта:

«Я гадала полдня на Беляево…»

Я гадала полдня на Беляево:

То ли мир — меня, то ли я — его.

Резвилась радость адово,

Коса кромсала камень.

Мороз меня обгладывал

Собачьими клыками.

Белым-бело, Беляево

Зевало, завывая…

Любовь моя объявлена,

Как Третья мировая.

Пургою мёл перловою

С молельным умилением

В меня, темноголовую,

Безудержный миллениум.

И коже было холодно,

Душе — тепло, что в храме:

Душа любовью холена,

Пришедшей к ней с дарами.

Метелью, снежно брезжащей,

Москву тоска хоронит…

Душа — в бомбоубежище:

Её война не тронет.

Единица

Ничьею напраслиной мир не мерь:

Ты Богом обласкан — ему и верь.

Расхожие фразы — всеядным хлеб:

Живи, не измазан в хуле и хвале.

Блаженнее голод, чем вкус дерьма;

Блаженнее холод, чем адская жарь.

Обиженный город, где только дома, —

Без неба его не жаль.

Себя ты, как нытики, не лелей:

Где желчь самокритики — там елей.

Теснить и тесниться — удел нулей,

А ты — единица. Ведь так — милей?

Авель

Брела по земле я с Авелем,

Был песнею полон рот.

Но друга схватили Те Самые

И грудью — на эшафот.

Клинок к кадыку приставили

И выплюнули от щедрот

Ему — обо мне: «В бесславии

Помри, или пусть поёт!..»

Но тщетно руками потными

Мусолили честь палачи:

Невинные ни оробелыми

Не воют, ни обречёнными:

Шептал мне Авель: «Не пой ты им…»

Очами кричал: «Молчи!»

Уста его были белыми,

Глаза его были чёрными.

Под взором, под небом — сутулая,

Для светлых лелеянный гимн

Сглотнула я, трудно сглотнула я,

Чтоб он не достался другим.

И комом та песня — не песнею —

Застряла в горле моём:

Казнили Авеля бестии,

Сквозь брань хохоча втроём.

Один, что назвался Каином,

Мне кинул, травинку жуя:

«Достойна рукоплескания

Великая стойкость твоя».

И прыснул глазами карими,

Безжалостный, как Судия.

…Сутулой трое оставили

Лишь небо, что зрит в упор.

Брожу я под ним без Авеля,

Одна брожу — до сих пор.

Тугой немотою мой вздыблен путь:

Ест горло проглоченный гимн…

Как хочется песню выплюнуть! —

Но нет: не идёт к другим.

Диалог после поэтического вечера

Посвящается Анне Дворжецкой

— Девушка, здравствуйте! Знаете, вы прекрасны!

Вот что скажу я вам просто и без прикрас.

Только нарциссы и пресные… педерасты

Пренебрегли бы морями солёных глаз!

Видите ль, дева, хоть я не безгрешный пастор,

В Господа верую: выдумал Бог контрасты

Только как повод тухлому миру — вас

Звонко представить, а после — противопоставить.

В голосе вашем — всевластная сласть, уста ведь…

— Сударь, вы льстите.

— Вернее — попался в сети!

— Сударь, окститесь. Сударь, не окосейте!

— Дева! Ваш голос — созвездий иконостас!

Искры таланта — суть всякой из ваших песен…

…Влажен издышанный воздух. Глаза сухи.

Зал — словно сад, над которым закат погас;

Сад, замолчавший кустом опустевших кресел…

— Сударь, простите. Так вам по душе — стихи?

Петь — я не пела. Читала.

— Вопрос прелестен!

Только…

— Не слушали?

— Слушал!

— Да слышать — глухи.

— Девушка, что вы!.. Однако в повторный раз

Мне повторите вы стихосплетенье фраз!

…Зрительный зал опустел, а закат погас.

Девушка снова читала, читала долго,

Словно на сцене, словно на Сцене Сцен.

Голос её разливался, шальной, как Волга,

Силой беря Вселенную под прицел.

Кончен концерт; стих пролился лавиной по воле.

Хлынул, как ветер, — для неба и лишь для него.

Не было зрителей.

Не было.

Только Двое:

Бог и Поэт отвечали за Рождество.

Письмо к Богу

Здравствуй. Неловко, но снова тебе пишу:

Лишь за последние сутки, поди, раз пятый.

Я со своими грехами — гороховый шут,

Гору каких, попотев, нагребёшь лопатой;

Нынче тебя мне напомнил сосущий шум —

Там, в голове, на минутах-гвоздях распятый.

Там, в голове — ты поверишь? — кадит бедлам.

Череп — котёл, тишина — за его пределом.

Кажется, мир раскололся напополам:

Прежде был целым, а сделался — оскуделым.

Господи! Ты отлучился по важным делам;

Я отучилась лечиться любимым делом.

Тик обрела, однако, на этикет:

Тик — на тактичность латентного мракобесья.

И, как назло, стала слышать всё чаще: «Нет,

Деточка, Бога! Бог — сказочен!»

Бог, посмейся!

Те, кто заврался, верят себе — во вред,

Месиво смысла предпочитая мессе,

Коль разговор зашёл о приоритетах…

Бог, извини, но они с высоты сует

Смотрят при этом глазами попов отпетых,

Так что утонешь, прозревши, в созревших ответах,

Ни одного-то не дав!.. Ты, мой Отче, сед;

Те ж, кто тебя не пускает на свой банкет, —

Серы, что стены в общественных туалетах.

Боже, но есть и такие — кто напролом,

Кто с топорами — в душу мне, в думы, в дом.

Кто не отягощён кандалами приличий.

Знаешь, и голос у этих — трескучий, птичий,

Голос — один на всех, понимаешь, Отче?

Тот, что впивается в мозг, точно лезвие, точен.

Отче, такие толкуют без всяких «деточек»,

Без мракобесно скупых экивоков морали.

Нынче — ворвались… Целую ночь проорали,

На уши ночь поставили, кверху дном.

Что — этикет? Им не надобно этикеточек!

Сами ярлык навесили: «Богохульница!»

Молвили, мол, не знавали таких еретичек.

Чёрно сказали, топорно, не ставя кавычек:

«С Господом, ведьма, толкует? Годок — и скурится!..»

«С Богом нельзя напрямую, мол».

Надо — кривенько?!

«К пасторам топай! К алтарищу — на покаяние!»

Будто мне здесь не видать Твоего сияния!..

Будто не друг Ты мне; можно подумать — я не я!..

Чёрно сказали: «Бросай-ка свои кадрильки,

Где-нибудь только, в языческой Океании,

Боги-де шастают славно в людской грязице».

Ты ж, по словам их, невидан, немыслим, далёк,

И ни за что бы со мною не стал возиться.

Кончили тем, что стихи мне шепчет не Бог!

«Это, мол, акция Боговой оппозиции!..»

К Фаусту — гиперссылку,

Топор — затылку;

Ой, как лезли в бутылку!..

Есть ведь такие, Отче, что напролом:

Ты — по делам. А они — тут как тут. Поделом

Мне, слабосильной, которой ругаться — влом.

«Эту всю муть твою, веришь, нашептывал Бог?»

Верю? Нимало.

Но ведаю.

Им — невдомёк.

Ведаю вдоволь; ведаю, Отче, Господи!

Ведаю, заперта в мыслях своих, в странном космосе,

Где бесполезна и самая мысль о компасе.

Череп — чертог о четыреста четырёх

Чёрных стенах. Я внутри, как в проклятом хосписе —

Тем лишь спасаясь, что мой не настанет черёд

Раньше, чем ты возвратишься. Войдёшь. И на край

Душной постели присядешь. Мой Бог! Ты, Господи,

Будешь дышать, сам душистый, как синяя рань.

Я прошепчу тебе: «Боженька, все мы тут гости-де».

Ты мне ответишь: «Ну так домой — не пора ль?»