Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Душой наизнанку

Мамочева Юлия

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Душой наизнанку - Мамочева Юлия - Страница 19

Изменить размер шрифта:

«От ударов судьбы раскраснелась щека…»

От ударов судьбы раскраснелась щека;

Не поддамся — не отверну!

…Ты хотела бы жизнь приручить, как щенка,

Я же — выиграть, как войну.

На кону — чистоумье? Коль я — на коне,

Кланом рухнет невзгод колоннада.

…Ты мечтаешь о тихом и ласковом дне,

Мне же дна — никакого не надо!

Царским именем мама меня назвала,

Каждый звук его — песней налит.

Ты чураешься зол, мне — любая зола

Пламя спящее напоминает,

Что однажды цвело — и распустится впредь,

Только — гуще, подруга, гуще!

Зол бежать — только преть да не петь в полный

рост.

Опираясь на трость, я стою; выбор прост:

Треснет мост — рухнет грешно-грошовая треть

Между греющим и грядущим.

Краткая хронология французской поэзии

Вийон! Вы, висельник весёлый,

всевластно взъели явь властей.

Остряк Рабле, безрубло-голый,

пообнищали-с до костей

Перед лицом планеты всей.

Считая тело — лучшей школой,

Театром храм назвали сей.

Творцы! Поэты — всяким фибром!..

Столетья шли, прощаясь хмуро.

Взрастает новая фигура

На фебосклоне стихогиблом.

Верлен лавирует верлибром

В волнах вербального велюра.

Рембо ребячески мембрану

морали рвёт, мордуя мир.

Аполлинер, не ставя точек,

Шелка французских оболочек

Грызёт до ран, до вечных дыр.

Северностоличное

Петербург причастился мной, пренебрёг другими;

Утонул в его гаме я: небо пошло кругами.

Ты, столица с лицом врагини, с нутром берегини,

Вкруг меня развернулась причудливым оригами

И, прищурившись, пахнешь годами, какие погибли,

Каждой нотой в моём отцветающем детском гимне:

Пахнешь манной пургою и мамиными пирогами.

Пахнешь кашей детсадовской, пахнешь кошкой

дворовой —

Столь же дымчатой, сколь и твои-то, столицыны, очи.

Дышишь в уши мне хором оравы задорно-здоровой,

Как веслом, ностальгиею — мысли, как волны,

ворочая,

Ведь вторая семья называлась нашей оравой!

…Мы, ребята, рассеянны, чёртовы семена:

По Руси ребятня, как простуда, разнесена.

Я и сам-то теперь — в белокаменной, в златоглавой.

Приезжаю — как рану, прошлое вскрыть захотев:

Звёзды (те, что на пиках Кремлёвских) —

сменить на треф,

На хохочущий крест якорей-то — реки да моря…

Приезжаю, верный привычке: отбывшее отымев,

Мы назад повернуть хоть однажды у времени

молим.

Только страшно, Петрополь, страшно дышать тобой!..

Ты, конечно, не дым. Ты, приятель, потяжелее…

Я приехал, пожаловал гостем — теперь жалею:

Мне гостить у тебя — это, знаешь, тупая боль.

Как гостить, если ты, Петербург, — мне гранитные

кости?

Если ты — мои жилы, служившие, точно часы,

Так исправно, что — стыдно и тошно?.. О судьи,

бросьте:

Питер — стан мой и стон мой. Я его… я его сын.

Вновь подстреленный — маюсь, да с миной побитой

псины:

Ловит ранушка ртом губастым родимый воздух…

Зажимаю ладонью — но сволочь глубже трясины,

Знай гудит, выпуская наружу остатки силы,

Дарит городу их. А над ним — небо синее,

в звёздах…

Неба взор, как у бабушки ласковой, тёмно-ясен:

Им глядят только сны да портреты пятидесятых…

Отрываюсь от Родины — мыслями, мастью, с мясом —

И блуждать улетаю осенним листиком ясеневым,

Словно страстные письма, не помнящие адресатов.

Пах насквозь продырявлен, а город… он пахнет,

пухнет,

Перенаселён

силуэтами

воспоминаний,

Полутёмными пятнами — каждое путник, путник…

Им забытое детство было заботливой няней.

С завывающим пахом, разинутым нараспашку,

Уезжаю. Сколько ещё будет дурню — дыр?

…Слёзно Питер уткнулся носом в мои следы,

Словно прежде, когда-то… в отцовскую я — рубашку.

Истине

Голос спит в моей груди — тихо;

Просыпаться голосу — не с кем:

Истина погибла от тифа;

Прочее не кажется веским.

То, что в сердце жило отрадой, —

Там во склепе тлеет бумажном…

Истина скончалась от рака;

Прочее не кажется важным.

Прочее не кажется вечным,

Прочее не кажется прочным.

Спит мой голос тихо, как вечер —

Теменью вдоль сельских обочин.

Спит мой глас и через сон помнит

Милую, родную, но — ту ли?

…Полегла на бранном ты поле,

Пала от предательской пули.

Полегла, святая отрада!

Сгинула, отрадная святость…

О, моя единая правда,

Для чего ты от меня спряталась?

Без тебя — трясинушка манит,

Свет и тьма не знают раздела…

Голос мой во сне обнимает

Милое холодное тело.

Там, в груди, во склепе бумажном,

Вы вдвоём. Он спит, ты — почила.

Отчего ж до сей поры

я — жива?

…Я умею верить в Однажды;

Думается, в этом причина.

С Верою недужим мы тяжко,

А без Веры — неизлечимо.

Знаю — силы нет обмануться!

Вы в груди — и мартовский лес в ней.

Будет Пасха — из земли куцей

Вырвутся свободные песни.

Голос мой захочет проснуться;

Только ты — воскресни,

Воскресни.