Дом на горе - Сергиенко Константин Константинович - Страница 22

— Как фамилия? — спросили меня.

— Суханов Дмитрий.

— Ладно, Суханов Дмитрий, приходи. Отдадим тебе почту.

Я тут же черкнул короткое письмо Голубовскому и послал на адрес американского дядюшки.

Мне очень нравится Юля Корнеева. Она веселая и ласковая. Невысокая, легкая, с маленькими крепкими ногами. У нее нежная кожа, ресницы серые и серые глаза. Нос чуть вздернут, а на губах всегда предвестье улыбки. Стоит окликнуть ее или встретиться взглядом, как губы тотчас раскрываются, показывая ровные белые зубы. Она ходит, как-то особенно грациозно поводя плечами, держа носки врозь, по-балетному. Юля долго занималась в хореографическом кружке. Она любит носить светлые широкие блузы, юбки и платья с огромными карманами, где исчезают, погружаясь чуть не по локоть, овеянные легким пушком загорелые руки. Юле шестнадцать лет, но разговаривает она с нами как взрослая.

— Мальчики, обедать! Руки помыли? Роман, ты опять с грязными руками? Митя, а ты всегда моешь руки? — Она в первый же день перешла на «ты» и предложила мне называть ее так же.

У меня же тайная страсть к обращению на «вы». Мне кажется, это придает разговору значительность и благородство. Попав к Корнеевым, я заважничал. Меня ослепил полный достатка дом, беззаботность и легкие отношения. Если я жил в семье, то очень давно. Я совсем забыл то тепло, которое сосредоточивает в себе крепкая большая семья. Теперь я в этом тепле блаженствовал. Еще не съехались родственники, а я уже чувствовал всю атмосферу нерасторжимых связей, переплетающих дом Корнеевых. Один круглый обеденный стол вызывал у меня внутренний восторг. Он был велик, этот стол, за ним умещалось не меньше дюжины чело — век. Я представлял разложенные по кругу серебряные приборы, салфетки. Гнутые спинки венских стульев окружают стол в ожидании гостей. Все они еще рассеяны по комнатам, в саду. Они смеются, перекликаются. Скоро они соберутся, сплотятся вокруг стола подобно Сонму маленьких планет, тяготеющих к одному светилу, И потечет задушевная беседа… Как хорошо жить дома! С братом, сестрой. Мамой и папой. Какое это счастье. Простое, обыкновенное…

В покой природы вторглось гуденье моторов. Переваливаясь на кочках, к дому подползли две сияющие лаком машины, белая и красная. Вперебой захлопали двери, на зеленый газон высыпали нарядные люди.

Роман выскочил на веранду и дико, словно африканский слон, задудел на блестящей трубе. На него прыгнул огромный белый пес и повис, обнимая лапами и душа мокрыми собачьими поцелуями.

Приехал веселый Николай Гаврилович, отец Романа. С ним появился тусклый лысоватый доцент. Приехала мама Лидия Васильевна, она работала в городе на студии кинохроники. С ней были два молодых человека, один в белых джинсах, а другой почему-то в сапогах. Приехал сибирский родственник Корнеевых, крепкий человек с картофельным носом и сверлящим взглядом из-под кустистых бровей.

Я очень волновался. Как отнесутся ко мне хозяева дачи? Но на меня почти не обратили внимания. Только Николай Григорьевич уделил мгновенье.

— Отлично! Отлично! — восклицал он громко, тряся мою руку. — Как вы сказали, Дмитрий Суханов? У нас тут рыбица водится, и ягоды будут!

К вечеру затеяли шашлыки под соснами. На огонек явились соседи. Пришел из Сьянова угрюмый художник Витя. Он давно переселился в деревню, рисовал картины и собирал старые прялки. Пришел непонятный человек по кличке Вострый Глаз, сводивший с ума окрестных ребят тем, что жил в вигваме. Самом настоящем вигваме, построенном на садовом участке. На обшарпанном мотоцикле заехал любопытный Фарафоныч, «человек из народа», который смотрел на все хитрым глазом и хмыкал.

Роман бегал оживленный, а я слонялся без дела. Как принято говорить, маялся. Но вот вкусно запахло шашлыком и всех позвали в овражек. От мангала поднимался синеватый прозрачный дым. Гости усаживались кругом.

— Шашлык сегодня неплох! — провозгласил Николай Гаврилович. — Начнем же, друзья!

В свете костра веером разошлись шампуры, с шипеньем роняя в огонь капли сока.

— А вы нам, Лида, про кино расскажите, — подал голос лысоватый доцент. — Что там у вас в кино творится?

— В кино все как надо, — отвечала Лидия Васильевна, моложавая женщина в джинсовом платье с простым деревянным браслетом на запястье. Трудно сказать, сколько ей было лет, но в сухом лице и хрипловатом голосе уже сквозила усталость.

— А почему смотреть нечего? — допытывался доцент, и очки его зловеще блистали.

— А вы, Паша, телевизор смотрите. Нормальные люди сейчас телевизор смотрят. Вот, может быть, кроме Вити. Витя, у вас есть телевизор?

— Нет, — мрачно ответил чернобородый Витя.

— А у вас, Вострый Глаз?

Вострый Глаз, изможденный длинноволосый человек, обряженный в цветастое одеяло с прорезанной для головы дырой, выпростал руки из-под сомнительного пончо и ответил неожиданно тоненьким голосом:

— В моем вигваме, конечно, нет. Но в большом деревянном есть телевизор.

— Большой деревянный вигвам — это дом? — спросила, Лидия Васильевна.

— Так мы называем любое жилище, — ответил Вострый Глаз.

— Кто это мы? — вмешался Николай Гаврилович. Тучный, румянолицый, он весь сиял расположением к окружающим. — Я вот все хочу спросить, Вострый Глаз, где у вас игра, а где настоящая жизнь? Ведь в ваш вигвам войти, все эти томагавки и ритуальные маски от настоящих не отличишь. Где вы научились?

— Стараемся, — сказал Вострый Глаз.

— Вот я и не пойму, — продолжал Николай Гаврилович. — Вы так увлеклись, что сами, наверное, верите, что индеец?

— Вся жизнь — это игра, — изрек Вострый Глаз, — смотря только какую выбрать. Вот вы играете в атомы. А уверены, что все из них состоит?

— Не уверен, не уверен! — захохотал Николай Гаврилович, — Физика сейчас ни в чем не уверена!

— Дело не в этом, — сказал угрюмый Витя.

— А в чем?

— Не в том, что из чего состоит. А для чего. Для какого смысла.

— Э! — протянул Николай Гаврилович. — Вы тут меня не путайте! Знаю я ваш смысл. Девок в кокошники нарядить, парней в рубахи, и всех в поле с косой!

— И то бы неплохо, — сказал Витя.

— А ты, Фарафоныч, что скажешь? — спросил Николай Гаврилович.

Фарафоныч обвел всех медленным взглядом и изрек:

— Все вы хитрите.

— Правильно! — закричал Николай Гаврилович. — Ура!

Спор разгорелся. Угрюмый Витя убеждал Лидию Васильевну. Вострый Глаз восседал в позе истукана и холодно слушал доцента. Фарафоныч нашел общий язык с родственником из Сибири и расспрашивал о кедровых шишках. Роман пытался вставить словечко в любой разговор. Юля внимательно слушала. Приехавшие с ее мамой киношники вполголоса говорили о каких-то трансфокаторах. Важный, всеми угощаемый, по-свойски толкался среди сидящих белый пудель Бернар.

Со слюдяным треском залегла в жаровню новая порция шашлыка. Ночная мошкара слеталась на свет и совершала неистовый танец. Я выбрался из овражка, прошел несколько шагов и лег на теплую землю. Отсюда слышался только говор, красноватые тени метались над соснами. Вверху, в огромной небесной бездне, царило полное безмолвие.

Ко мне подошел Роман и упал рядом на траву.

— Ты Чайльд Гарольд, — сказал он.

— Расскажи про звезды, — попросил я.

— У каждой большой звезды есть оттенок. Не замечал? Надо присмотреться. Вон та красноватая звезда, это Арктур. Сириус голубая, Капелла белая. Но самое интересное составлять фигуры. Можно вообразить на небе любой контур, придумать любое созвездие.

— Придумай мне созвездие «Моцарт».

— Ты еще и Моцарта любишь. Тебе нет цены. А в каком виде должно быть такое созвездие?

— Ну в виде клавесина.

— Клавесина! Ты хоть раз видал клавесин?

— На картинках.

— Я могу тебе сделать созвездие «Рояль». Берем вон ту звезду, которая у самой верхушки сосны. Потом эту… Так. Прибавим еще пару. Соединим воображаемой линией. Получится рояль в проекции сверху. Ты видишь?