Дом на горе - Сергиенко Константин Константинович - Страница 23

— Не очень.

— Надо иметь воображение, — наставительно сказал Роман. — А ты в самом деле любишь классику?

— Очень.

— У нас дома много пластинок. Папаша состоит в клубе филофонистов, а Джулька в училище бегает на концерты. У нас, брат, музыкальная семья. А тебе какая музыка нравится?

— Музыка барокко, — сказал я.

— Барокко? Ну ты даешь! Это кто там?

— Леклер, Клерамбо, Верачини, — сказал я важно.

— Потрясающе! — воскликнул Роман. — Я сразу понял, что ты гениальный человек!

А может, я и вправду талантлив? Почему бы и нет. Самое интересное, что я на самом деле пишу стихи. Только никому не показываю. Они еще не очень у меня получаются. Стихи записаны в одной тетрадке. Там же переписаны стихи любимых поэтов.

После недели жары выдался прохладный сумрачный денек. В одной из комнат дома Корнеевых прямо на пустой кровати навалена куча одежды. Я выбрал черный плащ и потрепанную шляпу. Облик у меня получился поэтический. В таком виде я углубился в лес, изготовил себе тросточку и стал расхаживать по тропинке с задумчивым видом.

Без всякого сомнения, я талантлив. Какой мальчик в четырнадцать зим прочел столько книг? Какой мальчик составил каталог целого кубически-синего магазина? Кто в мои годы столько размышляет о важных вещах? О звездах, об устройстве мира. Голубовский, например, не размышляет. Лупатов не признает классической музыки и литературы. Да и кто в интернате, а может, и целом городе сравнится со мной по силе тайных стремлений и богатству внутренней жизни?

Конечно, Роман тоже начитан. Но ведь он вырос в обеспеченной семье. Среди книг, пластинок, в атмосфере любви к искусству. Как-то он обмолвился, что у них в доме пять тысяч книг! Невиданная цифра. В нашей интернатской библиотеке всего три. Кроме того, Роман непоседлив, у него нет глубины характера. Он все хватает на лету и так же легко с этим расстается. Сегодня он может восхищаться Моцартом, а завтра говорить, что Моцарт устарел и его музыку надо подвергать современной обработке. Он даже подал мысль, что все толстые классические романы следует сокращать до размеров маленькой книжки, выбрасывая скучные места и длинные описания. Думаю, впрочем, что эта мысль не его. Уши Романа, как два чутких локатора, фиксируют все идеи, которые носятся кругом. В голове его невообразимая каша. Я же стараюсь дойти до всего своим умом.

Пока я гулял, небо прояснилось. Растаял бесцветный дым, выступила влажная голубизна. А там и желтое солнце сразу перекрасило пейзаж. В колоннах сосен затеплились свечи, в траве обнаружилось множество сверкающих украшений. Стало тепло. Пока я двигался к дому, а прошло не больше пятнадцати минут, небо совершенно расчистилось и потоки небесного тепла стали подсушивать лес.

Папоротник в ближнем к дому лесу рос необыкновенно большой. Он был древний, могучий. Одним листом такого папоротника можно накрыться с головой. Я пробовал приносить его в комнату, но сорванный лист папоротника быстро увядает и превращается в жалкую зеленую тряпку. Когда раздвигаешь стебли папоротника, нетрудно представить себя охотником, попавшим в леса каменного века.

Осталось продраться сквозь кусты можжевельника и выйти на маленькую тропинку к дому. Внезапно я застыл, пораженный знакомой картиной. Передо мной выросла белизна оштукатуренной части дома, на ней едва колыхались акварельные тени. Свежепромытая трава лужайки горела на солнце. В клумбе белели фарфоро-восковые пионы. Они тяжко покачивали главами, блистающими россыпью дождевых капель. Кто-то вынес на лужайку стол и расставил вокруг плетеные кресла. Посреди стола красовалось блюдо, наполненное доверху яркой вишней…

Но где я все это видел? Сходство с чем-то давним, но не забытым было настолько полным, что сердце мое забилось.

Пока я пытался вспомнить, по ступеням веранды сбежала Юля, а следом за ней сошла другая девушка. Я вздрогнул и невольно шагнул обратно в кусты. Но меня заметили.

— Дмитрий Суханов! — весело крикнула Юля. — Куда вы пропали? Пожалуйте к чаю!

Ватными ногами я поволок свое тело к столу. Почему-то напялил мокрую шляпу. В огромном не по росту черном плаще и обвислой шляпе вид у меня был дурацкий. Юля взглянула с удивлением:

— Что за маскарад? Познакомься, Митя, это моя подруга Маша. Маша, познакомься, это Дмитрий Суханов, приятель Романа, юный поэт.

Она окинула меня строгим взором, протянула руку и сказала:

— Очень приятно.

Ледяной рукой я коснулся ее тонких пальцев и, как был, в плаще и шляпе плюхнулся за стол.

— А руки? — воскликнула Юля. — Ты не помыл руки!

Я встал и деревянной походкой направился к рукомойнику. Узнала или не узнала? Судя по всему, нет. Я долго и тщательно мыл руки, терзая в ладонях обмылок. Узнала или не узнала? Хорошо бы нет. В конце концов, она видела меня только один раз. Да и вряд ли рассмотрела в полусумраке магазина. Да и вряд ли собиралась рассматривать…

Я натянул джинсы Романа, надел фирменную рубашку Голубовского и превратился в обыкновенного юнца нынешней джинсовой эры. Собрав все внутренние силы, я сошел с крыльца.

— Пьем чай на воздухе в честь прибытия Маши, — сказала Юля. — Надеюсь, Маша, ты не покинешь нас, как в прошлый раз.

— Как получится, — ответила она.

— Зря ты не привезла скрипку. Здорово играть на природе.

И тут она улыбнулась. Улыбка сразу преобразила ее лицо. Суровость исчезла, в глазах сверкнули искры. Но тут же улыбка покинула губы, на лицо вернулась прежняя строгость. Будто два лика передернула незримая рука.

Юля обратилась ко мне:

— Маша прекрасно играет, Ты ведь любишь музыку, Митя?

— Люблю, — ответил я.

— А какую вы любите музыку? — спросила Маша.

Странно. Она назвала меня на «вы». Не так, как в магазине. Значит, не узнала. Значит, я новый для нее человек. Я приободрился.

— Он любит музыку барокко! — неожиданно вставил Роман, сидевший до того с грустным отсутствующим видом.

Я внутренне покраснел.

— Мне недавно довелось играть, — произнесла Маша и взглянула на меня глубоким медленным взором. — Правда, я плохо играла.

Хорошо, хотелось выкрикнуть мне. А ваша кисть, тончайшая, словно кисть рябины, до сих пор горит перед моим взором со смычком ветки на струнах июньского дождя!

— Ромео сегодня вялый, — с усмешкой сказала Юля.

— Оставь, Джульетта, — Роман деланно зевнул. — Скучно мне, скучно. Мало поэзии вокруг…

— Митя! — Юля обратилась ко мне, — Когда наконец ты почитаешь нам свои стихи? Хотя бы ради приезда Маши. Маша очень любит стихи. Правда, Маша?

Она не ответила, но снова лицо ее осветилось неповторимой улыбкой.

— Мне бы хотелось послушать стихи, — сказала она.

Роман сморщился. Пришло время выгораживать друга, обладателя «огромного таланта».

— Почему обязательно сегодня? — спросил он кисло. — Мы не всегда в настроении.

— Ну хотя бы немного, — просила Юля.

— Я не помню наизусть, — пробормотал я.

— А они у вас с собой? — спросила Маша.

И я почему-то ответил:

— С собой.

Роман глянул на меня удивленно и оживился:

— Это меняет дело, мон шер. Неси. — Он подмигнул.

Какая-то сила перенесла меня с лужайки в комнату, вручила тетрадку и вернула назад. Та же сила заставила раскрыть тетрадь и прочитать стихотворение про летний вечер.

Воцарилось молчание.

— А что, — сказала Юля, — хорошие стихи. Только много красного цвета. Красное небо, красная река, красные сосны.

— Это имажинистское стихотворение, — пробормотал я.

— Что?! — изумленно воскликнул Роман.

— Вы, наверное, очень образованный человек, — произнесла Маша. — Почитайте еще.

Я прочел еще три «имажинистских» стихотворения и закрыл тетрадь.

— Ты станешь известным поэтом, — сказала Юля. — Мы будем тобой гордиться.

— А я что говорил! — выкрикнул Роман.

Небо, согласное с моим успехом, стало розовым. Цвета смягчились и сделались пастельными. Порозовели белые чашки. Порозовели пионы на клумбе. От них донесся нежный вечерний аромат.