Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Апология

Алейник Александр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Апология - Алейник Александр - Страница 4

Изменить размер шрифта:

2 янв.78

x x x

В метро удивленная дева

на юношу с книгой глядит.

Читающий справа налево

у вечного древа сидит.

Не трогай плечом его, занят,

ты видишь, он древним узлом —

распутываньем терзаний

бессмертного блага со злом.

Здесь слово поставила прямо

под неба диктовку рука,

и смотрит оно от Адама

без страха в людей и века.

14 мая 81

x x x

Я буду в погребках твоих плутать

и опишу их, как Плутарх

описал знаменитых греков,

разумеется, все их обегав

к вечеру я буду пьян, как Сократ,

и румян, как первородный грех…

Я почувствую себя первым земным младенцем

обернутым в лохматое полотенце воздуха,

и мой папа Адам будет ругать мою маму Еву

за то, что она не осталась девой,

и тогда я скажу свои первые слова:

— Где ж у вас обоих была голова?

И они потупятся…

Наверное, будет снег,

зеленый, как первородный грех,

тающий, ласкающий,

как мягкие руки всех моих родителей

от первых предков,

и на моих нервах

развалится тоска, как в гамаке,

и у нее в руке будет семь пучих

на фитиле свечи,

а зачем — я не знаю…

Так и попадаешь в шелестящие иудейские дебри…

А я предпочитаю дерби —

я поставлю на темную лошадку

недокушенную шоколадку,

недогрызенный сухарь

и стопарь,

а когда она проиграет,

я ей это все скормлю

и поскорблю

о потерянном выигрыше,

а она наклонится и шепнет:

— Тс-с… Вы выпимши. —

Я скажу:

— Разве вы офицьянт?

Тогда дайте мне винца. —

Она скажет:

— Я лошадь.

Видите, какое скаковое у меня лицо,

и длинное,

как до зенита линия,

и хвост украшает мое пальтецо,

оно из лошадиной шкуры

и подчеркивает лошадиность фигуры,

и между моими копытами

конские яблоки рассыпаны,

а когда я бегу, я — конус

от праиндоевропейского «konjos».

Я скажу:

— Что ж, до свиданья, лошадь. —

Выйду по мокрым ступенькам на площадь,

и она, увижу, — последний ночной погребок,

не запертый на замок

и без крыши,

подниму голову как можно выше

и спрошу:

— Где Бог?

А на небе будет написано

самым спесивым курсивом:

Р Е М О Н Т

но все равно, очень-очень красиво.

февр. 77

КОМСОМОЛЬСКАЯ ПЛОЩАДЬ

А Комсомольской площади пятно

бессонной толкотней обведено.

Три табора в горящих капюшонах,

три рынка факелов и кривотолки торжищ,

и переходы, как в речах умалишенных

с мельканьем лиц и глянцевых обложек.

Как-будто нитью склеил их паук

в трех богадельнях, в трех журналах приключений,

в трех вавилонских башнях встреч-разлук,

полудорожных тяжб и мелких денег,

статей расходов и пустых затей

с истерикой кассиров и детей.

Бесплатная ночлежка и больница,

пилюля против жизни параличной,

где лекарь в рупор лечит от столицы

гипнозом — городскою перекличкой.

Здесь блатари и лейтенантов жены

встречают неизвестного поэта,

здесь ходят проститутки и пижоны,

карманники и члены Верхсовета.

Здесь чумный дом приезжего народа,

кулиса зрелищ чванных и помпезных,

здесь сидя спят, здесь курят перед входом,

здесь говорят на тарабарщине отъезда,

здесь вечного крученья пересылка,

нет языков и общее смятенье,

здесь воздух бунта, звук его вполсилы,

здесь пахнет человеческой метелью.

16 апр.77

РОЗОВЫЙ ДОМ

В тоскливейший, гнилейший ноябрьский день,

когда ноют зубы у заборов и прохожих,

сырая штукатурка кидается со стен

на затылки крадущихся к птичкам кошек.

Все еще попадается гужевой

транспорт в виде задрипанных лошадок,

невероятно вежливых, кивающих вам головой,

но немножко нервных от труда и мата.

Они глубоко несчастны, и это легко понять,

если принять во вниманье их беспросветные будни:

скажем, вас с кирпичами стал бы гонять,

под трамваи вон тот краснорожий паскудник.

Гипсовые дурни в разных стойках сереют в садах,

простирая смятые кепки в воодушевляюще —

— монументальном экстазе,

но вороны хмуро гадят им на пиджак,

ибо ценят удобства превыше изящных фантазий.

Шоблы одяшек живописно гужуются у пивных,

маленько опухнув от пьянок и побоев,

и вслушиваются трамваи с разбитых мостовых

в их беседы и пенье речных гобоев.

Как приятно брести с непереломанным хребтом

по целительным улицам волжского Рима,

будто снова я, юноша, шествую в розовый дом,

где желалось и мне умереть на руке у любимой.

28 ноября 78, Горький

x x x

Руки свести — мост.

Губы свести — мозг

тысячи синих рыб

бросит туда — где ты,

где твоих ресниц

дугообразный тростник,

где египетский сон

в беге песчаных волн,

где отстал фараон.

Мы на поруки времен

приняты из тюрьмы,

выдвинуты из тьмы

подобьем блестящих перил

всем дугового моста, —

помнишь, я сотворил

тебя из ребра так,

как я хотел

тысячу жизней назад,

так, чтоб края тел,

как половины моста,

можно было свести

там, где живу я, там где, живешь ты.