Пассажир дальнего плавания - Пунченок Александр Ефимович - Страница 33

— Сердился, но подарки взял.

— Правильно! — Но обида и горечь душили Яшку. За что его так наказывают — выгоняют? Эх, рассказать сейчас дяде Мише всё, всё, по-честному, по правде! Пускай наказывают Томушкина. Что за механик выйдет из него? Разве механик должен врать и таскать огурцы?..

— Ты вот что, — дядя Миша заметил мешок, — сходи всё-таки попрощаться к Александру Петровичу и к Борису Владимировичу, поблагодари их.

У Яшки сердце разрывалось на части. Чуть-чуть он не крикнул: «Не виноват я! Это всё ваш Томушкин!» Но смолчал, насилу удержался. А слезы как хлынули из яшкиных глаз!

— Не буду прощенья просить! — крикнул Яшка, рванулся к двери и выбежал.

Глава двадцать седьмая

Провожать Яшку вышли многие. Он уже не думал о том, что у него по лицу текли слезы. Ему хотелось поскорей спуститься в катер, а тут подходили один за другим: боцман, Савелий Илларионович, дядя Сережа. Пес Живучий, который всё-таки поправился, как нарочно, помахивал хвостом. Этот, видно, не забывал, кто спас его.

Капитан, будто невзначай, прошелся два раза по спардеку. Все оглядывались на Александра Петровича, но каждый обязательно говорил Яшке что-нибудь.

Савелий Илларионович велел писать об успехах в школе, потом наклонился и сказал на ухо:

— А когда будешь вступать в комсомол, — смотри, чтобы к этому подготовился, чтобы духом прямой, честный, железный.

Поля всхлипнула и застегнула на яшкином пиджаке все пуговицы.

— Будь здоров! — Она ушла, даже забыв отдать Яшке что-то приготовленное для него.

Старший машинист Петров покачал головой:

— Надо же было…

И вдруг со спардека спустился капитан. Он подошел к Яшке, поглядел строго, но ничего не сказал. Верно, передумал. Поднялся обратно на спардек, погрозил оттуда пальцем и крикнул:

— Будешь знать!

А из катера донеслось:

— Скоро вы там?

Мальчика подтолкнули к штормтрапу. Дядя Миша с яшкиным багажом за плечами уже спускался вниз.

Остальное Яшка видел, как во сне. На мостике капитан выглядывал из двери рубки. Поля с Зиной махали платками. А пес Живучий просунул голову в клюз[51].

Катер пересекал рейд[52]. Раскатисто стучал мотор, и сердце у Яшки колотилось часто-часто.

До самого берега никто не проронил ни слова. Смеркалось.

Яшка вышел из катера и, не оглядываясь, пошел вдоль плохо наезженной дороги. Он не знал, куда надо идти, хотел только одного — как можно скорее спрятаться куда-нибудь от этого шума волн, от приглушенных перестуков мотора, от «Большевика», стоящего близ берега, и даже от собственных мыслей…

Яшку догнали дядя Миша и незнакомый человек, должно быть зимовщик.

— Самолет, значит, будешь ждать? — спросил этот незнакомый.

Яшка ничего не ответил, — не до того ему было.

— Жди, жди, — зимовщик оставил Яшку в покое и повернулся к дяде Мише. — Мы вот дождались. Сразу три парохода.

Зимовщик оказался разговорчивым. Он без передышки рассказывал о здешнем житье-бытье; как строили баню и жилые дома, как в полярную ночь выезжали на собаках за триста километров по льду в море и как однажды в пургу такая научная партия, сбившись с пути, вышла обратно на берег чуть ли не за пятьсот километров от своей зимовки. Хорошо, что повстречались с охотниками. Они и вывели обессилевших людей к дому.

Яшка сначала плохо слушал зимовщика, а когда тот стал рассказывать про охоту на белых медведей, тут мальчик заинтересовался. Он сам охотился на белого медведя; конечно, интересно послушать, как охотились другие. Оказывается, один раз, тоже полярной ночью, здесь в бухте огромный медведь, почуяв запах кухни, зашел в сени, а в это время повар вынес в кладовую зажаренный окорок. В темных сенях он натолкнулся на медведя, но подумал, что это собака, и стал гладить ее. Показалось лишь повару, будто собака чересчур большая и толстая. Он повернул выключатель и при свете рассмотрел, кого гладил: рядом с ним стоял огромный медведь. Повар выронил окорок и потом долго не мог вспомнить, как выскочил из сеней. Поднял тревогу. Сбежались охотники. Трое, держа ружья наготове и крадучись, вошли в сени. То, что они увидели, рассердило их. Свора собак терзала брошенный окорок. Конечно, над поваром и посмеялись и поругали его, да не долго, пока не вошли в кухню. Там-то и увидели нахального гостя. Опрокинув мешок с сахарным песком, медведь старательно и не торопясь слизывал с половиц сладкие крупинки. Залпом из трех ружей его убили наповал. Повар зажарил потом два отличных окорока из туши этого медведя.

— Диковинная охота. Вы, наверное, давно здесь? — поинтересовался дядя Миша.

— Нынче, — сказал зимовщик, — второй месяц, а вообще уже две зимовки провел, по гидрологии[53] я работаю.

Яшка смотрел на гидролога[54]. Уж очень много он говорил, пожалуй, не меньше, чем Вася Томушкин, хотя совсем не так. Вася надувался, важничал, сыпал мудреными словами, а этот рассказывал просто и не повторял всё время «я» да «я». И чем-то он даже напоминал профессора Дроздова. Удивительные люди! Рассказывают о своих делах так, будто на всем свете нет ничего интересней и важней. Для Александра Николаевича — птицы, для докторши — огурцы, а для этого вот — какие-то течения, соленое море. О науке — гидрологии — Яшка услышал впервые. Что же получалось? Она, по рассказам зимовщика, была чуть ли не самой главной наукой. Кораблям без нее плавать невозможно. Электрическую станцию на реке тоже не построишь. И рыбы не поймаешь… Ну, это как сказать! Яшка без всякой гидрологии ловил рыбу — только держись. Верно, другие ребята не могли столько наловить, потому что Яшка и места знал, и повадки рыбьи, и какие где течения. Батя всему научил его. Стало быть, и Яшка гидролог. Чудно?!..

С размышлениями да с разговорами Кубас не заметил, как они дошли до большого деревянного дома с резным крыльцом. Дом совсем новенький, от него приятно пахло сосновой смолой. Этот запах сразу напомнил Яшке родное село. В Тихом тоже много новых домов выстроили. Но здешний почище был сделан. Под крышей и вокруг окошек узорчатые доски приколочены. Красиво!

— Сейчас я доложу начальнику зимовки, — сказал гидролог, — и насчет койки разузнаю.

Яшка остался с дядей Мишей. Они присели на камни.

— Хочешь, я к тебе завтра приеду? — сказал повар.

— Попадет тебе.

— За что же? Ты теперь не наш, а вроде зимовщика.

Больно и досадно прозвучало это «не наш». Давно ли Яшка был моряком, стоял на вахте, жил в каюте, ходил по палубе? А теперь «вроде зимовщика».

— Полный порядок! — крикнул с крыльца гидролог. — Прошу!

Комната, куда они вошли, освещалась тусклой электрической лампочкой. По стенам протянулись ряды коек. Все обитатели комнаты спали. Свободной оказалась самая дальняя койка.

— Это ночное освещение, — словно оправдываясь, шепнул гидролог, — а днем свету хоть отбавляй.

Какой большой и неуютной показалась Яшке комната! Это не каюта на «Большевике».

Дядя Миша подошел к кровати, потрогал матрас и неопределенно сказал:

— М-да… А мне на катер пора.

И Яшка вдруг понял, что значили для него эти слова. Ведь не дядя Миша уходит, а весь пароход уплывал далеко-далеко. Уйдет «Большевик», и останется одна память, будто не сам Яшка плавал на пароходе, а прочитал всё это в интересной книге…

— С тобой я пойду, — взмолился Яшка.

— Поздно уже, спи.

— Провожу только.

Они вышли на двор. Луна, обгрызанная с одного бока, висела над бухтой. Тянуло свежим ветерком. Собаки где-то лаяли, но не просто, как на пароходе, от безделья, а по-хозяйски, по-деловому, словно в деревне.