Пассажир дальнего плавания - Пунченок Александр Ефимович - Страница 34

— Ночь-то какая! — вздохнул дядя Миша, опускаясь на камень. — Хочешь, я тебе писать буду?

— Хочу.

— А ты мне отвечать будешь?

— Буду.

— Вот и хорошо, — повар встал. — Ну, мне пора, давай, по старорусскому обычаю, поцелуемся.

Он нагнулся к мальчику, обнял его и без труда приподнял. Яшкины глаза очутились вровень с дядиными Мишиными. Мальчик даже заметил в них крохотные отражения луны.

— Чудно?й ты, — улыбнулся Яшка, — а я сперва думал, что жулик.

— Почему жулик?

— Раз в карты играешь.

— Так я не на деньги играю, а так просто, провожу время.

— Ты бы так и сказал тогда. А лучше всего — не играй.

Яшка обхватил повара за шею и поцеловал.

— Пора, а завтра вечером я приеду. — Дядя Миша потрепал Яшку по щекам и пошел. Несколько раз оборачивался, махал рукой. Потом его не стало видно вовсе.

Яшка не хотел идти в дом и долго сидел, глядя на пустую дорогу. Чего он только не передумал!.. Почему так получалось каждый раз? Он должен расставаться с самыми замечательными людьми: с профессором, с докторшей, с дядей Мишей.

Повар-то оказался настоящим другом, — небось, не побоялся дружить с Яшкой. И как дружить! И в беде вот не бросил.

Но почему надо расставаться с ними, неужели потому, что они взрослые, большие и спешат работать, заниматься своими делами? Так Яшка тоже вырастет и станет настоящим моряком, может быть, даже профессором или гидрологом. Трудно решить, кем лучше быть. Вой дядя Миша — простой повар, а как работает, как его уважают все Яшкин батя тоже простым рыбаком был… Ну, не очень-то простым. В газетах про него писали и медаль «За трудовую доблесть» выдали. Вот и выходит, что главнее всего работа. Понятное дело, слушаться старших тоже надо. А то другой, как Вася Томушкин, наврет, насамовольничает, потом и получается, что стыдно людям в глаза смотреть. Лучше быть, как Савелий Илларионович — молодой, а говорят про него: первейший комсомолец, вообще самый дисциплинированный. А ведь если бы не Вася, Яшка еще бы работал на «Большевике» и еще благодарность в приказе получил бы…

Что-то случилось тут с Яшкой. Думал он о Васе, злился на него, и вдруг на самого себя злость закипела. А чем он был лучше Васи? Наврал перед капитаном, перед всей командой. Уезжал как с парохода? Выходит, что правильно говорила бабушка: «Эх, Яша, Яша, талан ты наш горе-горький!» Вот тебе и талан!..

Наконец Яшка почувствовал озноб и пошел в дом. Лег не раздеваясь. Стал думать про «Большевик». Неужели никогда не придется больше растянуться на самом носу парохода и смотреть, как внизу перед форштевнем с сердитым шумом расступается вода? Она пенится, бурлит… Почему это на воду, когда она неспокойная, хочется смотреть без конца? На огонь — тоже. Посиди-ка у костра и узнаешь.

Что-то твердое давило Яшке в спину. Он повернулся. Матрас был неудобный, жесткий. Ну и койка! На такой много не поваляешься. То ли дело на «Большевике», коечка так коечка, спи — не хочу! А хорошо всё-таки вечером смениться с вахты — и в каюту. Нет, раньше надо зайти в столовую, попить чаю, потом сесть возле патефона и завести пластинку: «Раскинулось море широко…» Яшка крутил ее раз по десять подряд, капитан даже бранился. А на вахте каково! Ходишь по мостику, смотришь кругом, — нет ли чего? Вдруг показалось! А что? Непонятно. Берешь бинокль… Ой, а бинокль-то здесь?

Яшка вытащил из-под койки мешок. Что это? Ага, зубы палтуса. А это? Что-то мягкое. Но где же бинокль?

Развязав мешок, мальчик выкладывал имущество на койку. Достал какой-то незнакомый пакетик и большой сверток. Откуда они взялись и что в них? Яшка еще не распаковал сверток совсем, но уже догадался — так вкусно запахло. Оказалось, целых двенадцать пирожных! Вот хитрец дядя Миша, — это он положил, когда Яшка выходил из каюты. А пирожные-то ладные… Да, пакетик еще раскрыть надо, — в нем что? Яшка развернул. Прежде всего он увидел фотографию дяди Миши, а на ней надпись: «На долгую добрую память товарищу по арктическому плаванию Якову Кубасу от дяди Миши». Даже не верилось, что всё это настоящее. Сам дядя Миша хорошо снялся на карточке, молодой, красивый, осанистый.

Яшка отложил фотографию. Под ней лежало письмо: «Анне Михайловне Кубас». Это матери, значит. Яшка отложил и письмо. А это что? Деньги. Ох ты! По сто рублей каждая бумажка. Сколько же всего? Двенадцать бумажек. Зачем же ему, Яшке, такое богатство? Может, они самому дяде Мише нужны? Конечно, надо отдать завтра!

Яшка запрятал деньги и письмо в мешок, уложил все вещи, оставил только карточку. Долго разглядывал дядю Мишу, перечитывал надпись: «Товарищу по арктическому плаванию Якову Кубасу»… Так и заснул, уронив на грудь фотографию дяди Миши.

Глава двадцать восьмая

Кто-то растолкал Яшку:

— А ты что же?

— Чего «что же»? — проворчал Яшка, озираясь спросонок.

В комнате, кроме вчерашнего знакомого гидролога, никого не было.

— Вставай быстренько — и бегом за мной. Столько, брат, дел!

Теперь Яшка вспомнил всё, что произошло вчера и что ожидало его сегодня, может быть, даже сейчас.

— Прилетел? — спросил он у гидролога.

Тот зачем-то взлохматил свои белые, словно растрепанный манильский трос[55], волосы и замотал головой:

— Не прилетел, а мне улетать. Ну-ка, бегом!

Но Кубас опять ничего толком не понял: почему и при чем здесь он, Яшка? Мешок вот следовало уложить и завязать. А гидролог схватил Яшку за руку и потащил за собой. Уже по дороге ученый спрашивал:

— Ты катером управлять умеешь?

— Могу.

— А где учился?

— Батя учил, и на «Большевике».

— Превосходно! Будешь помогать мне. Здорово выручишь меня.

Но Яшка так-таки ничего и не понял: при чем здесь «катер», «помогать», «выручишь»?

— Зовут-то как тебя? — всё допрашивал гидролог.

— Яков.

— А меня Леонид Алексеевич… Это ты на острове Заветном огурец съел?

— Нет.

— Рассказывай! — Леонид Алексеевич погрозил пальцем. — Это очень нехорошо.

Они обогнули гряду камней и вышли на отлогий берег к катеру, возле которого на мостиках стояли двое.

Гидролог крикнул им еще издалека:

— Миша, с тебя приходится! Нашел тебе замену. Павлик, заводи мотор!

Всё это произошло как-то быстро, сразу. Озадаченный Яшка на одну короткую секунду остановился. Этакого катера он еще не видел никогда. Понаставлено на нем разных тумбочек, железных катушек. Может, и управлять им надо иначе.

— Прыгай! — приказал Яшке Леонид Алексеевич.

Моторист отдал концы[56], и катер отвалил от мостков. Гидролог управлял сам. Он вдруг рассмеялся:

— Поди, ничего не понимаешь. Просто у нас не хватает людей. А тут, гляжу я, ты спишь. Вот, думаю, помощник! Вставай на руль[57] и держи вон на ту большую веху, а дальше мои маленькие поставлены. Так и пойдем от вешки к вешке. Посмотрим, какой ты есть рулевой; огородник-то, говорят, неважный.

Гидролог, конечно, шутил, потому что улыбался, когда говорил про огурец и называл Яшку огородником. Но для Яшки эти слова были, как ножи: один в грудь, другой в голову, а потом еще топором сверху! И если бы не любопытство к этой таинственной науке гидрологии, крикнул бы Яшка: «Не хочу!» — и потребовал бы: «Высаживайте»!.. Ведь он не воровал огурца.

Яшка встал на руль. Катер слушался хорошо.

Погода выдалась будто нарочно для научной работы. Ветерок теплый и приятный. Вода почти гладкая. Воздух чистый. Только над горизонтом облака собрались стогами, большие, маленькие, иные круглые, совсем как мячики.