Дорогой ценой - Рой Кристина - Страница 65

От внутренней боли Коримскому хотелось заскрежетать зубами. Она вдруг очнулась, и их глаза встретились долгим немым взглядом. Он его не выдержал. Ноги его ослабли, и он сел в кресло, закрыв лицо руками.

— Зачем ты позвала меня? — спросил он со стоном.

— Потому что, — ответила она таким печальным голосом, слыша его, никто не удержался бы от слёз, — потому что я теперь знаю, что ты мне не изменял, что мои подозрения были напрасными. Я согрешила против тебя точно так же, как ты согрешил против Людмилы Боринской.

Он выпрямился. Поражённый, он посмотрел на неё.

— Ты об этом знаешь?..

— Я только теперь узнала, когда всё потеряно, что у тебя была невеста, и что она тебе была больше, чем невеста. Я её погубила тем, что стала между вами. Она отомщена и давно у Господа. И я теперь пойду за ней и буду благодарить её за то, что она нас не прокляла, а умерла с молитвой на устах за нас и наше счастье. Однако её молитва не могла быть не услышана, потому что Бог справедлив: Он не мог благословить счастье, построенное на могиле невинной души, которую предали.

— Наталия, будь милосердна! — простонал он.

— Ах, не думай, что я обвиняю только тебя, — говорила она с трудом. — Если бы не я, ты бы Людмилу никогда не оставил. Поэтому я у тебя дважды должна просить прощения: за то, что я виновна в твоей измене, и за то, что опозорила твоё имя. То, что ты обманывал меня, когда заверял, что я твоя единственная любовь — я тебе прощаю, как Христос меня простил. Прости и меня, Манфред!

Она протянула к нему руки. Он упал на колени на том месте, где некоторое время назад стоял на коленях барон Райнер.

— Мне нечего прощать, мы одинаково виновны. Я обманул Людмилу, ты меня оставила и изменила тем, что отдала свою руку Райнеру. И всё же мы не равны, ибо если бы я тебе сказал правду, всё могло быть иначе. Но тогда я не мог этого сделать. А теперь я тебя прошу только об одном: скажи мне, от кого ты узнала правду? Ты уверена, что не ошибаешься?

— Этого я тебе сказать не могу, — вздохнула она, — иначе я человеку с ангельской душой причинила бы большую боль.

— Ах, подумай, он мог бы меня навести на след, а я бы так хотел примириться.

— Примириться?.. Бедный Манфред! Всё это уже прошло! Проси у Господа помилования, обратись к Иисусу Христу; Он один может тебе помочь, Он готов простить всё. Он меня простил и тебя простит, другого пути нет… Манфред, подай мне свою руку, помирись со мной, — сказала женщина после паузы чужим голосом,

— я умираю.

Она приподнялась в постели и прижала руку к сердцу. Видя, что она падает, он подхватил её. Лёд был сломан и последнее самообладание оставило его. С невыразимой болью он осознал, что единственное его счастье вернулось к нему, чтобы умереть на его руках.

— Не умирай!.. — воскликнул он в отчаянии, стараясь ласками и нежными словами привести её в чувство. — Будь моей, как прежде! Мы начнём новую жизнь! Мы понесём тебя на руках, дети и я! О, не покидай нас!

Она не отвечала, хотя он заметил, что слышит его и понимает. Она лежала в его объятиях, как сломанный цветок, с выражением боли на лице.

Вдруг у дверей послышался шорох. Коримский оглянулся и сквозь слёзы увидел прислонившегося, к притолоке бледного человека. Их глаза встретились и…

— наступил ужасный момент!

«Как ты осмеливаешься прикасаться к ней?!» — казалось, говорил угрожающий взгляд барона. «Чего тебе здесь нужно? Она моя и только моя! Она вернулась ко мне!» — казалось, возражал Коримский.

Женщина открыла глаза и посмотрела в сторону дверей. Раздался душераздирающий крик. Лишь в этот момент она осознала величину греха, совершённого ими троими, от которого здесь, на земле, не было избавления; ибо совершённое нельзя было исправить: разделённое грехом соединить было невозможно.

На крик матери прибежала Маргита и увидела, что с одной стороны кровати стоял отец, схватившийся обеими руками за голову; с другой стороны — о ужас! — склонился барон Райнер, а в постели лежала мать с каким-то странным выражением лица.

— О Боже, — сказал кто-то за спиной Маргиты, — она скончалась…

Значит взгляд её, которым она некоторое время назад провожала своих родных из комнаты, был её последним прощанием с ними.

Когда через мгновение все снова собрались в спальне, каждый понял, что убило эту женщину. Николая Коримского вынесли без сознания из комнаты. Адам и Маргита увели старика, который был безутешен. А рядом с умершей остался барон Райнер, без слов утешения со стороны других.

«Но именно он больше других сейчас нуждается в утешении и поддержке, — так думала Анечка, но она не осмеливалась затронуть скорбящего человека. — Кто бы мог ему помочь?.. Брат Урзин!»

Она выглянула за дверь, где молча стоял молодой человек.

— Вы здесь, пан Урзин? Баронесса уже скончалась, она умерла так неожиданно… Ах, какая это боль для всех! Пан Николай потерял сознание, его пришлось унести.

— А вы здесь? — удивлённо спросил провизор.

— Да, все пришли, пан.

— А кто там, у неё?

— Пан барон Райнер. Никто о нём, бедном, не заботится. Он приехал ночью, затем ушёл по делам, и вернулся как раз в тот момент, когда скончалась его жена. Ах, мне его так жаль, и я не смею заговорить с ним. Да мне ещё и экономку надо разыскать и спросить, что мы дальше будем делать с баронессой. Не может же она долго здесь оставаться.

— Идите, Анечка.

Молодой провизор отошёл от двери. Девушка видела, что он направился к постели усопшей и склонился над припавшим к ней человеком.

— Её душа теперь у Господа, — проговорил он так тихо, но трогательно, что человек рядом с ним вздрогнул. Он поднял голову и посмотрел в спокойное доброе лицо, полное сочувствия.

— Кто вы? — спросил он.

— Мирослав Урзин.

— Урзин? — Он выпрямился. — ДРУГ Степана Градского?

— Да, пан барон,

— Ах, — сказал барон, ломая руки, — вы оказали мне такое милосердие, но почему вы не подождали ещё немного, пока я не пришёл?

Мужчины поднялись.

— Пан барон, поверьте мне, я не мог иначе. Вы всё не шли и даже известия от вас не было. А пани баронессе становилось всё хуже. Наконец, я был вынужден позвать пана Орловского, потому что подумал: если Господь её хочет отозвать, лучше ей быть в это время у своего отца, чтобы не говорили потом, что провизор Коримских залечил её.

Молодой человек наклонился к усопшей матери Никуши и так же, как прежде, когда она лежала в жару, поправил подушки, бережно уложив её голову и закрыв полуоткрытые глаза. Когда он убирал с её лба упавшие пряди золотистых волос, на них упали его слёзы. Он сложил тонкие пальцы умершей на грудь, как для молитвы. Затем он вдруг взял руку мужчины, который, словно окаменев, следил за его действиями.

— Видите, пан барон, для неё теперь наступили вечный покой, мир и счастье, чего на этой грешной земле вы ей никогда не могли бы дать.

Барон понял истину этих слов. Да, он больше ничего не мог бы ей дать, если бы она помирилась с Коримским.

— Разлучённая с детьми, — продолжал Урзин, — потому что обстоятельства ей не позволяли бывать в Орлове, она чувствовала себя бездомной. А там, — Урзин показал на небо, — там не будет ни слёз, ни боли. Всё это для неё позади! Она первая ушла туда, а если вы последуете за ней, на что я надеюсь, и будете там вместе, то это никому уже боли не причинит.

Барон вдруг прислонился к молодому человеку, казавшемуся ему добрым ангелом.

— Ах, разве вы точно знаете, что она ушла туда? Мы жили без Христа, а Степан Градский говорит, что того, кто Господа не принял. Бог отвергнет.

— Но пани баронесса приняла Его, в этом я уверен.

— А кто ей указал на Него?

— Я, пан барон, я имел это счастье. Да, она Его приняла, а теперь Он принял её. Давайте, пан барон, помолимся!

Молодой человек преклонил колени. Сначала он благодарил Иисуса Христа за то, что Он найденную овечку Свою привёл, а тихую пристань. Потом он просил силы для всех, кому смерть её нанесла сильный удар, и милости помочь всем им познать путь спасения, чтобы однажды всем встретиться у престола Агнца. Барон всё это время плакал. Затем он успокоился и, поднявшись, поцеловал лоб и губы умершей супруги.