Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

Афанасьев Вячеслав Николаевич

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне - Афанасьев Вячеслав Николаевич - Страница 56

Изменить размер шрифта:

165. Хлебников в 1921 году

В глубине Украины,

На заброшенной станции,

Потерявшей название от немецкого снаряда,

Возле умершей матери — черной и длинной —

Окоченевала девочка

У колючей ограды.

В привокзальном сквере лежали трупы;

Она ела веточки и цветы,

И в глазах ее, тоненьких и глупых,

Возник бродяга из темноты.

В золу от костра,

Розовую, даже голубую,

Где сдваивались красные червячки,

Из серой тюремной наволочки

Он вытряхнул бумаг охапку тугую.

А когда девочка прижалась

К овалу

Теплого света

И начала спать,

Человек ушел — привычно устало,

А огонь стихи начинал листать.

Но он, просвистанный, словно пулями роща,

Белыми посаженный в сумасшедший дом,

Сжигал

Свои

Марсианские

Очи,

Как сжег для ребенка свой лучший том.

Зрачки запавшие.

Так медведи

В берлогу вжимаются до поры,

Чтобы затравленными

Напоследок

Пойти на рогатины и топоры.

Как своего достоинства версию,

Смешок мещанский

Он взглядом ловил,

Одетый в мешок

С тремя отверстиями:

Для прозрачных рук и для головы.

Его лицо, как бы кубистом высеченное:

Углы косые скул,

Глаза насквозь,

Темь

Наполняла въямины,

Под крышею волос

Излучалась мысль в года двухтысячные.

Бездомная, бесхлебная, бесплодная

Судьба

(Поскольку рецензентам верить) —

Вот

Эти строчки,

Что обменяны на голод,

Бессонницу рассветов — и

На смерть:

(Следует любое стихотворение Хлебникова)

Апрель 1940 {165}

166. Дуэль

Вороны каркали, и гаркали грачи,

Березы над весною, как врачи

В халатах узких. Пульс ручьев стучит.

Как у щенка чумного.

Закричи,

Февраль! И перекрестные лучи

Пронзят тебя. И мукам той ночи —

Над каждой строчкой бейся, — но учись.

. . . . .

Каждая строчка — это дуэль, —

Площадка отмерена точно.

И строчка на строчку — шинель на шинель,

И скресты двух шпаг — рифмы строчек.

И если верх — такая мысль,

За которую сжегся Коперник,

Ты не сможешь забыть, пусть в бреду приснись,

Пусть пиши без бумаги и перьев.

Май 1940? {166}

167. Дождь

Дождь. И вертикальными столбами

Дно земли таранила вода.

И казалось, сдвинутся над нами

Синие колонны навсегда.

Мы на дне глухого океана,

Даже если б не было дождя,

Проплывают птицы сквозь туманы,

Плавниками черными водя.

И земля лежит как Атлантида,

Скрытая морской травой лесов,

И внутри кургана скифский идол

Может испугать чутливых псов.

И мое дыханье белой чашей,

Пузырьками взвилося туда,

Где висит и видит землю нашу

Не открытая еще звезда,

Чтобы вынырнуть к поверхности, где мчится

К нам, на дно, забрасывая свет,

Заставляя сердце в ритм с ней биться,

Древняя флотилия планет.

1940 {167}

168. 194…

Высокохудожественной

строчкой не хромаете,

Вы отображаете

Удачно дач лесок.

А я — романтик.

Мой стих не зеркало —

Но телескоп.

К кругосветному небу

Нас мучит любовь:

Боев

За коммуну

Мы смолоду ищем.

За границей

В каждой нише

По нищему,

Там небо в крестах самолетов —

Кладбищем,

И земля все в крестах

Пограничных столбов.

Я романтик —

Не рома,

Не мантий, —

Не так.

Я романтик разнаипоследних атак!

Ведь недаром на карте,

Командармом оставленной,

На еще разноцветной карте за Таллинном,

Пресс-папье покачивается, как танк. {168}

169. Новелла

От рожденья он не видел солнца.

Он до смерти не увидит звезд.

Он идет. И статуй гибких бронза

Смотрит зачарованно под мост.

Трость стучит слегка. Лицо недвижно.

Так проходит он меж двух сторон.

У лотка он покупает вишни

И под аркой входит на перрон.

Поезда приходят и уходят,

Мчит решетка тени по лицу.

В город дикая идет погода

Тою же походкой, что в лесу.

Как пред смертью — душным-душно стало.

И темно, хоть выколи глаза.

И над гулким куполом вокзала

Начался невидимый зигзаг.

Он узнал по грохоту. И сразу,

Вместе с громом и дождем, влетел

В предыдущую глухую фразу —

Поезд, на полметра от локтей.

А слепой остался на перроне.

И по скулам дождь прозрачный тек.

И размок в его больших ладонях

Из газеты сделанный кулек.

(Поезд шел, скользящий весь и гладкий,

В стелющемся понизу дыму.)

С неостановившейся площадки

Выскочила девушка к нему.

И ее лицо ласкали пальцы

Хоботками бабочек. И слов —

Не было. И поцелуй — прервался

Глупым многоточием гудков.

Чемодан распотрошив под ливнем,

Вишни в чайник всыпали. Потом

Об руку пошли, чтоб жить счастливо,

Чайник с вишнями внести в свой дом.

. . . . .

И, прикуривая самокрутку,

У меня седой носильщик вдруг

Так спросил (мне сразу стало грустно):

«Кто еще встречает так сестру?»

Только б он соврал, старик носильщик. {169}