Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

Афанасьев Вячеслав Николаевич

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне - Афанасьев Вячеслав Николаевич - Страница 55

Изменить размер шрифта:

159. Москва (Пролог)

На город туман пастернаковский лег,

Пунктир фонарей и гудков,

И начался вечер, словно пролог, —

Предчувствиями стихов.

Мир, незаконченный, как черновик,

Перечеркнут крестом окна,

И косится над ним — от Днестра до Невы,

Папиросой чадя, луна.

Толкнет, словно судорога, строка,

Записываешь наугад:

На трамвайном билете, на коробках

Раскуренного «Дукат».

И потом блокнот, что дрожит от стихов,

Как курки в напряженье дрожат,

Теряешь в трамвае. И пробуешь вновь,

Как монету, на зуб «Дукат».

…Так собирают строки томов,

Пригоняя слов голоса…

Квадраты четырехэтажных домов

Катренами входят в глаза.

1939 {159}

160. Лианозово

Хвостом лисы рассвет примерз ко льду.

В снегах бежит зеленый дачный поезд.

Вот так и я, стянув поглуше пояс,

В пальто весеннем по зиме иду.

И стелясь, словно тень, за паровозом,

Прозрачные деревья греет дым.

Вот так и я, затиснув папиросу,

На миг согреюсь дымом голубым.

Еще березы, но предчувствьем — город.

И руку я на поручни кладу.

Вот так и я, минуя семафоры,

К другим стихам когда-нибудь приду.

1939 {160}

161. Будни

Мы стоим с тобою у окна,

Смотрим мы на город предрассветный.

Улица в снегу, как сон, мутна,

Но в снегу мы видим взгляд ответный.

Этот взгляд немеркнущих огней

Города, лежащего под нами,

Он живет и ночью, как ручей,

Что течет, невидимый, под льдами.

Думаю о дне, что к нам плывет

От востока, по маршруту станций.

Принесет на крыльях самолет

Новый день, как снег на крыльев глянце.

Наши будни не возьмет пыльца.

Наши будни — это только дневка,

Чтоб в бою похолодеть сердцам,

Чтоб в бою нагрелися винтовки.

Чтоб десант повис орлом степей,

Чтоб героем стал товарищ каждый,

Чтобы мир стал больше и синей,

Чтоб была на песни больше жажда.

1939 {161}

162. Творчество

Я видел, как рисуется пейзаж,

Сначала легкими, как дым, штрихами

Набрасывал и черкал карандаш

Траву лесов, горы огромный камень.

Потом в сквозные контуры штрихов

Мозаикой ложились пятна краски,

Так на клочках мальчишеских стихов

Бесилась завязь — не было завязки.

И вдруг картина вспыхнула до черта —

Она теперь гудела как набат,

А я страдал — о, как бы не испортил,

А я хотел — еще, еще набавь!

Я закурил и ждал конца. И вот

Всё сделалось и скучно и привычно.

Картины не было — простой восход

Мой будний мир вдруг сделал необычным.

Картина подсыхала за окном.

1939 {162}

163. Маяковский (Последняя ночь государства Российского)

Как смертникам жить им до утренних звезд,

И тонет подвал, словно клипер.

Из мраморных столиков сдвинут помост,

И всех угощает гибель.

Вертинский ломался, как арлекин,

В ноздри вобрав кокаина,

Офицеры, припудрясь, брали Б-Е-Р-Л-И-Н,

Подбирая по буквам вина.

Первое — пили борщи Бордо,

Багрового, как революция,

В бокалах бокастей, чем женщин бедро,

Виноградки щипая с блюдца.

Потом шли: эль, и ром, и ликер —

Под маузером всё есть в буфете.

Записывал переплативший сеньор

Цифры полков на манжете.

Офицеры знали — что продают.

Россию. И нет России.

Полки. И в полках на штыках разорвут.

Честь. (Вы не смейтесь, Мессия.)

Пустые до самого дна глаза

Знали, что ночи — остаток.

И каждую рюмку — об шпоры, как залп

В осколки имперских статуй.

Вошел человек огромный, как Петр,

Петроградскую ночь стряхнувши,

Пелена дождя ворвалась с ним.

Пот отрезвил капитанские туши.

Вертинский кричал, как лунатик во сне:

«Мой дом — это звезды и ветер…

О черный, проклятый России снег —

Я самый последний на свете…»

Маяковский шагнул. Он мог быть убит.

Но так, как берут бронепоезд,

Воздвигнулся он на мраморе плит

Как памятник и как совесть.

Он так этой банде рявкнул: «Молчать!» —

Что слышно стало: пуст город.

И вдруг, словно эхо, в дале-е-еких ночах

Его поддержала «Аврора».

12 декабря 1939 {163}

164. О войне

Н. Турочкину

В небо вкололась черная заросль,

Вспорола белой жести бока:

Небо лилось и не выливалось,

Как банка сгущенного молока.

А под белым небом, под белым снегом,

Под черной землей, в саперной норе.

Где пахнет мраком, железом и хлебом,

Люди в сиянии фонарей.

(Они не святые, если безбожники).

Когда в цепи перед дотом лежат,

Банка неба, без бога порожняя,

Вмораживается им во взгляд.

Граната шалая и пуля шальная.

И когда прижимаемся, «мимо» — моля,

Нас отталкивает, в огонь посылая,

Наша черная, как хлеб, земля.

Война не только смерть.

И черный цвет этих строк не увидишь ты.

Сердце, как ритм эшелонов упорных:

При жизни, может, сквозь Судан, Калифорнию

Дойдет до океанской, последней черты.

1940 {164}