Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

Афанасьев Вячеслав Николаевич

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне - Афанасьев Вячеслав Николаевич - Страница 57

Изменить размер шрифта:

170. Дословная родословная

Как в строгой анкете —

Скажу не таясь —

Начинается самое

Такое:

Мое родословное древо другое —

Я темнейший грузинский

Князь.

Как в Коране —

Книге дворянских деревьев —

Предначертаны

Чешуйчатые имена,

Ветхие ветви

И ветки древние

Упирались терниями

В меня.

Я немного скрывал это

Все года,

Что я актрисою-бабушкой — немец.

Но я не тогда,

А теперь и всегда

Считаю себя лишь по внуку:

Шарземец.

Исчерпать

Инвентарь грехов великих,

Как открытку перед атакой,

Спешу.

Давайте же

раскурим

эту книгу —

Я лучше новую напишу!

Потому что я верю, и я без вериг:

Я отшиб по звену и Ницше, и фронду,

И пять Материков моих сжимаются

Кулаком Ротфронта.

И теперь я по праву люблю Россию. {170}

171. Самое такое (Поэма о России)

Русь! Ты вся — поцелуй на морозе.

Хлебников

1. С истока

Я очень сильно

люблю Россию,

но если любовь

разделить на строчки —

получатся — фразы,

получится

сразу:

про землю ржаную,

про небо про синее,

как платье…

И глубже,

чем вздох между точек…

Как платье.

Как будто бы девушка это:

с длинными глазами речек в осень,

под взбалмошной прической

колосистого цвета,

на таком ветру,

что слово… назад… приносит…

И снова глаза морозит без шапок.

И шапку понес сумасшедший простор

в свист, в згу.

Когда степь ногами накреняется набок

и вцепляешься в стебли,

а небо — внизу.

Под ногами.

И боишься упасть в небо.

Вот Россия.

Тот нищ, кто в России не был.

2. Год моего рождения

До основанья, а затем…

«Интернационал»

Тогда начиналась Россия снова.

Но обугленные черепа домов

не ломались,

ступенями скалясь

в полынную завязь,

и в пустых глазницах

вороны смеялись.

И лестницы без этажей

поднимались в никуда,

в небо, еще багровое.

А безработные красноармейцы

с прошлогодней песней,

еще без рифм,

на всех перекрестках снимали

немецкую проволоку,

колючую, как готический шрифт.

По чердакам еще офицеры метались

и часы по выстрелам отмерялись.

Тогда победившим красным солдатам

богатырки-шлемы уже выдавали

и — наивно для нас,

как в стрелецком когда-то, —

на грудь нашивали мостики алые [60].

И по карусельным ярмаркам нэпа,

где влачили попы

кавунов корабли,

шлепались в жменю

огромадно-нелепые, как блины,

ярковыпеченные рубли… [61]

Этот стиль нам врал

про истоки,

про климат,

и Расея мужичилася по нем,

почти что Едзиною Недзелимой,

от разве с Красной Звездой,

а не с белым конем [62].

Он, вестимо, допрежь лгал

про дичь Россиеву,

что, знамо, под знамя

врастут кулаки.

Окромя — мужики

опосля тоски.

И над кажною стрехой

(по Павлу Васильеву)

рязныя рязанския б пятушки.

Потому что я русский наскрозь —

не смирюсь со срамом

наляпанного а-ля-рюс.

3. Неистовая исповедь

В мир, раскрытый настежь

Бешенству ветров.

Багрицкий

Я тоже любил

петушков под известкой.

Я тоже платил

некурящим подростком

совсем катерининские пятаки [63]

за строчки бороздками на березках,

за есенинские голубые стихи.

Я думал — пусть и грусть, и Русь,

в полтора березах не заблужусь.

И только потом я узнал, что солонки,

с навязчивой вязью азиатской тоски,

размалева русацкова в клюкву аль в солнце, —

интуристы скупают, но не мужики.

И только потом я узнал, что в звездах

куда мохнатее Южный Крест,

А петух-жар-птица-павлин прохвостый —

из Америки,

С картошкою русской вместе.

И мне захотелось такого простора,

чтоб парусом взвились

заштопанные шторы,

чтоб флотилией мчался

с землею город

в иностранные страны,

в заморское море!

Но, я продолжал любить Россию.