Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

В кварталах дальних и печальных

Рыжий Борис Борисович

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

В кварталах дальних и печальных - Рыжий Борис Борисович - Страница 53

Изменить размер шрифта:

«Оркестр играет на трубе…»

Оркестр играет на трубе.

И ты идешь почти вслепую

от пункта А до пункта Б

под мрачную и духовую.

Тюрьма стеной окружена,

и гражданам свободной воли

оттуда музыка слышна.

И ты поморщился от боли.

А ты по холоду идешь

в пальто осеннем нараспашку.

Ты папиросу достаешь

и хмуро делаешь затяжку.

Но снова ухает труба,

всё рассыпается на части

от пункта Б до пункта А.

И ты поморщился от счастья.

Как будто только что убёг,

зарезал суку в коридоре.

Вэвэшник выстрелил в висок,

и ты лежишь на косогоре.

И путь-дорога далека.

И пахнет прелою листвою.

И пролетают облака

над непокрытой головою.

1998

«Мотивы, знакомые с детства…»

Мотивы, знакомые с детства,

про алое пламя зари,

про гибель про цели и средства,

про Родину, черт побери.

Опять выползают на сушу,

маячат в трамвайном окне.

Спаси мою бедную душу

и память оставь обо мне.

Чтоб жили по вечному праву

все те, кто для жизни рожден,

вали меня навзничь в канаву,

омой мое сердце дождем.

Так зелено и бестолково,

но так хорошо, твою мать,

как будто последнее слово

мне сволочи дали сказать.

1998

«Пройди по улице с небритой физиономией…»

Пройди по улице с небритой

физиономией сам-друг,

нет-нет, наткнешься на открытый

канализационный люк.

А ну-ка глянь туда, там тоже

расположилась жизнь со всем

хозяйством: три-четыре рожи

пьют спирт, дебильные совсем.

И некий сдвиг на этих лицах

опасным сходством поразит

с тем, что тебе ночами снится,

что за спиной твоей стоит.

…Создай, и все переиначат.

Найдут добро, отыщут зло.

Как под землей живут и плачут,

Как в небе тихо и светло!

1998

«Спит мое детство, положило ручку…»

Спит мое детство, положило ручку,

ах, да под щечку.

А я ищу фломастер, авторучку —

поставить точку

под повестью, романом и поэмой,

или сонетом.

Зачем твой сон не стал моею темой?

Там за рассветом

идет рассвет. И бабочки летают.

Они летают.

И ни хрена они не понимают,

что умирают.

Возможно, впрочем, ты уже допетрил,

лизнув губою

травинку — с ними музыка и ветер.

А смерть — с тобою.

Тогда твой сон трагически окрашен

таким предметом:

ты навсегда бессилен, но бесстрашен.

С сачком при этом.

1998

«Флаги красн., скамейки — синие…»

Флаги красн., скамейки — синие.

Среди говора свердловского

пили пиво в парке имени

Маяковского.

Где качели с каруселями,

мотодромы с автодромами —

мы на корточки присели, мы

любовались панорамою.

Хорошо живет провинция,

четырьмя горит закатами.

Прут в обнимку с выпускницами

ардаки с Маратами.

Времена большие, прочные.

Только чей-то локоточек

пошатнул часы песочные.

Эх, посыпался песочек.

Мотодромы с автодромами

закрутились-завертелись.

На десятом обороте

к черту втулки разлетелись.

Ты меня люби, красавица,

скоро время вовсе кончится,

и уже сегодня, кажется,

жить не хочется.

1998

«Ни разу не заглянула ни…»

Ни разу не заглянула ни

в одну мою тетрадь.

Тебе уже вставать, а мне

пора ложиться спать.

А то б взяла стишок, и так

сказала мне: дурак,

тут что-то очень Пастернак,

фигня, короче, мрак.

А я из всех удач и бед

за то тебя любил,

что полюбил в пятнадцать лет,

и невзначай отбил

у Гриши Штопорова, у

комсорга школы, блин.

Я, представляющий шпану

Спортсмен-полудебил.

Зачем тогда он не припер

меня к стене, мой свет?

Он точно знал, что я боксер.

А я поэт, поэт.

1998

«В безответственные семнадцать…»

В безответственные семнадцать,

только приняли в батальон,

громко рявкаешь: рад стараться!

Смотрит пристально Аполлон.

Ну-ка, ты, забобень хореем.

Ну-ка, где тут у вас нужник?

Все умеем да разумеем,

слышим музыку каждый миг.

Музыкальной неразберихой

било фраера по ушам.

Эта музыка станет тихой,

тихой-тихой та-ра-ра-рам.

Спотыкаюсь на ровном месте,

беспокоен и тороплив:

мы с тобою погибнем вместе,

я держусь за простой мотив.

Это скрипочка злая-злая

на плече нарыдалась всласть,

это частная жизнь простая

с вечной музыкой обнялась.

Это в частности, ну а в целом —

оказалось, всерьез игра.

Было синим, а стало белым,

белым-белым та-ра-ра-ра.

1998