Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

В кварталах дальних и печальных

Рыжий Борис Борисович

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

В кварталах дальних и печальных - Рыжий Борис Борисович - Страница 52

Изменить размер шрифта:

«Я улыбнусь, махну рукой…»

Я улыбнусь, махну рукой,

подобно Юрию Гагарину,

Какое чудо мне подарено,

а к чуду — ключик золотой.

Винты свистят, мотор ревет,

я выхожу на взлет задворками.

Убойными тремя семерками

заряжен чудо-пулемет.

Я в штопор, словно идиот,

вхожу, но выхожу из штопора,

крыло пробитое заштопаю,

пускаюсь заново в полет.

В невероятный черный день,

я буду сбит огромным ангелом,

и, полыхнув зеленым факелом,

я рухну в синюю сирень.

В малюсенький, священный двор,

где детство надрывало пузико.

Из шлемофона хлещет музыка,

и слезы застилают взор.

1998

«Не вставай, я сам его укрою…»

Не вставай, я сам его укрою,

спи, пока осенняя звезда

светит над твоею головою

и гудят сырые провода.

Звоном тишину сопровождают,

но стоит такая тишина,

словно где-то четко понимают,

будто чья-то участь решена.

Этот звон растягивая, снова

стягивая, можно разглядеть

музыку, забыться, вставить слово,

про себя печальное напеть.

Про звезду осеннюю, дорогу,

синие пустые небеса,

про цыганку на пути к острогу,

про чужие черные глаза.

И глаза закрытые Артема

видят сон о том, что навсегда

я пришел и не уйду из дома…

И горит осенняя звезда.

1998

«Есть в днях осенних как бы недомолвка…»

Есть в днях осенних как бы недомолвка,

намек печальный есть в осенних днях,

но у меня достаточно сноровки

сказать «пустяк», махнуть рукой — пустяк.

Шурует дождь, намокли тротуары,

последний лист кружится и летит.

Под эти тары-бары-растабары

седой бродяга на скамейке спит.

Еще не смерть, а упражненье в смерти,

да вот уже рифмует рифмоплет,

кто понаивней «черти», а «в конверте»

кто похитрей. Хочу наоборот.

Вот подступает смутное желанье

купить дешевой водочки такой,

да сочинить на вечное прощанье

о том, как жили-были, боже мой.

Да под гитару со шпаной по парку

на три аккорда горя развести.

Пошли по парку, завернули в арку,

да под гитарку: «не грусти — прости».

1998

«Когда менты мне репу расшибут…»

Когда менты мне репу расшибут,

лишив меня и разума, и чести,

за хмель, за матерок, за то, что тут —

ЗДЕСЬ САТЬ НЕЛЬЗЯ! МОЛЧАТЬ!

СТОЯТЬ НА МЕСТЕ!

Тогда бесшумно вырвется вовне,

потянется по сумрачным кварталам

былое или снившееся мне —

затейливым и тихим карнавалом:

Наташа. Саша. Лёша. Алексей.

Пьеро, сложивший лодочкой ладони.

Шарманщик в окруженье голубей.

Русалки. Гномы. Ангелы и кони.

Головорезы. Карлики. Льстецы.

Училки. Прапора с военкомата.

Киношные смешные мертвецы,

исчадье пластилинового ада.

Денис Давыдов. Батюшков смешной.

Некрасов желчный.

Вяземский усталый.

Весталка, что склонялась надо мной,

и фея, что меня оберегала.

И проч., и проч., и проч., и проч., и проч.

Я сам не знаю то, что знает память.

Идите к черту, удаляйтесь в ночь.

От силы две строфы могу добавить.

Три женщины. Три школьницы. Одна

с косичками, другая в платье строгом.

Закрашена у третьей седина.

За всех троих отвечу перед Богом.

Мы умерли. Озвучит сей предмет

музыкою, что мной была любима,

за три рубля запроданный кларнет

безвестного Синявина Вадима.

1998

«Не забухал, а первый раз напился…»

Не забухал, а первый раз напился

и загулял —

под «Скорпионз» к ее щеке склонился,

поцеловал.

Чего я ждал? Пощечины с размаху

да по виску,

и на ее плечо, как бы на плаху,

поклал башку.

Но понял вдруг, трезвея, цепенея,

жизнь вообще

и в частности, она умнее.

А что еще?

А то еще, что, вопреки злословью,

она проста.

И если, пьян, с последнею любовью

к щеке уста

прижал и все, и взял рукою руку —

она поймет.

И, предвкушая вечную разлуку,

не оттолкнет.

1998

«Разломаю сигареты, хмуро…»

Разломаю сигареты,

хмуро трубочку набью —

как там русские поэты

машут шашками в бою?

Вот из града Петрограда

мне приходит телеграф.

Восклицаю: — О, досада! —

в клочья ленту разорвав.

Чтоб на месте разобраться,

кто зачинщик и когда,

да разжаловать засранца

в рядовые навсегда,

На сукна зеленом фоне

орденов жемчужный ряд —

в бронированном вагоне

еду в город Петроград.

Только нервы пересилю,

вновь хватаюсь за виски.

Если б тиф! «Педерастия

косит гвардии полки».

1998