Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

В кварталах дальних и печальных

Рыжий Борис Борисович

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

В кварталах дальних и печальных - Рыжий Борис Борисович - Страница 15

Изменить размер шрифта:

«Черный ангел на белом снегу…»

Черный ангел на белом снегу —

мрачным магом уменьшенный в сто.

Смерть — печальна, а жить — не могу.

В бледном парке не ходит никто.

В бледном парке всегда тишина,

да сосна — как чужая — стоит.

Прислонись к ней, отведай вина,

что в кармане — у сердца — лежит.

Я припомнил бы — было бы что,

то — унизит, а это — убьет.

Слишком холодно в легком пальто.

Ангел черными крыльями бьет.

— Полети ж в свое небо, родной,

и поведай, коль жив еще Бог —

как всегда, мол, зима и покой,

лишь какой-то дурак одинок.

1995, январь

«Как некий — скажем — гойевский урод…»

Я никогда не напишу

о том, как я люблю Россию.

Роман Тягунов[18]

Как некий — скажем — гойевский урод

красавице в любви признаться, рот

закрыв рукой, не может, только пот

лоб леденит, до дрожи рук и ног

я это чувство выразить не мог, —

ведь был тогда с тобою рядом Бог.

Теперь, припав к мертвеющей траве,

ладонь прижав к лохматой голове,

о страшном нашем думаю родстве.

И говорю: люблю тебя, да-да,

до самых слез, и нет уже стыда,

что некрасив, ведь ты идешь туда,

где боль и мрак, где илистое дно,

где взор с осадком, словно то вино…

Иль я иду, а впрочем — все одно.

1995, март

«В черной арке под музыку инвалида…»

В черной арке под музыку инвалида —

приблизительно сравнимого с кентавром —

танцевала босоногая обида.

Кинем грошик да оставим стеклотару.

Сколько песен написал нам Исаковский,

сколько жизней эти песни поломали.

Но играет, задыхаясь папироской,

так влюбленно — поднимали, врачевали.

Отойдем же, ведь негоже в судьи лезть нам, —

верно, мы с тобой о жизни знаем мало.

Дай, Господь, нам не создать стихов и песен,

чтоб под песни эти ноги отрывало.

Допивай скорей, мой ангел, кока-колу,

в арке холодно, и запах — что в трактире.

Слишком жалобно — а я как будто голый,

как во сне кошмарном, нет — как в страшном мире.

1995, март

«Скрипач — с руками белоснежными…»

Скрипач — с руками белоснежными,

когда расселись птицы страшные

на проводах, сыграл нам нежную

музы ку — только нас не спрашивал.

В каком-то сквере, в шляпе фетровой —

широкополой, с черной ниточкой.

Все что-то капало — от ветра ли —

с его ресницы, по привычке ли?

Пытались хлопать, но — туманные —

от сердца рук не оторвали мы.

Разбитые — мы стали — странные,

а листья в сквере стали алыми.

Ах, если б звуки нас не тронули,

мы б — скрипачу — бумажки сунули.

— Едино — ноты ли, вороны ли, —

он повторял, — когда вы умерли.

1995, апрель

Первое мая

Детство золотое, праздник Первомай —

только это помни и не забывай…

Потому что в школу нынче не идем.

Потому что пахнет счастьем и дождем.

Потому что шарик у тебя в руке.

Потому что Ленин — в мятом пиджаке.

И цветы гвоздики — странные цветы,

и никто не слышит, как плачешь ты…

1995, май

Трамвайный романс

В стране гуманных контролеров

я жил — печальный безбилетник.

И, никого не покидая,

стихи Иванова любил.

Любил пустоты коридоров,

зимой ходил в ботинках летних.

В аду искал приметы рая

и, веря, крестик не носил.

Я ездил на втором и пятом[19],

скажи — на первом и последнем,

глядел на траурных красоток,

выдумывая имена.

Когда меня ругали матом —

каким-нибудь нахалом вредным,

я был до омерзенья кроток,

и думал — благо, не война.

И, стоя над большой рекою

в прожилках дегтя и мазута,

я видел только небо в звездах

и, вероятно, умирал.

Со лба стирая пот рукою,

я век укладывал в минуту.

Родной страны вдыхая воздух,

стыдясь, я чувствовал — украл.

1995, июль

Соцреализм

Важно украшен мой школьный альбом —

молотом тяжким и острым серпом.

Спрячь его, друг, не показывай мне,

снова я вижу как будто во сне:

восьмидесятый, весь в лозунгах, год

с грозным лицом олимпийца встает.

Маленький, сонный, по черному льду

в школу вот-вот упаду, но иду.

Мрачно идет вдоль квартала народ.

Мрачно гудит за кварталом завод.

Песня лихая звучит надо мной.

Начался, граждане, день трудовой.

Всё, что я знаю, я понял тогда —

нет никого, ничего, никогда.

Где бы я ни был — на чёрном ветру

в чёрном снегу упаду и умру.