Штрафники - Свирский Григорий Цезаревич - Страница 100

В жизни бывает и покруче? В Консерваториях после войны положение сложилось не дай Бог! Если среди профессоров еще доживали старые музыканты - Мясковский, Иванов-Крамской, Ипполитов-Иванов. Но всех доцентов-"космополитов" "вымели" точно из бранспойта. Предали, не моргнув, даже тех из них, кто воспитал лучших русских музыкантов- лауреатов... На доцентском уровне, а это главные рабочие лошади искусства, образовался к тому времени такой нестерпимо серый, хоть и однородно-этнический, монолит, что это было где-то наверху замечено. Скандал разгорелся на кафедре народных инструментов. Пришлось срочно вызывать на самолете из Алма-Аты казахскую домристку... - Притих устало, попросил разрешение закурить. Подымил, отгоняя ладонью от меня дым. - И снова скороговоркой:

- Ныне, Григорий Цезаревич, я пристрастился к интернету. Более всего, российскому... Там просто дым столбом. От лидеров всех стран и наций пух летит: "Политика - грязное дело?". Естественно, грязное! Но "непорядочность" властителей - залог нашей с вами порядочности... Вы, вижу, не вполне согласны? Но ведь мы из года в год, признаемся честно, выталкивает наверх, во власть людей, наименее щепетильных и совестливых... зачем? Чтобы снять с самих себя, переложить на них всевозможных смертные грехи....

Самые безгрешные люди - отшельники. Самые грешные - лидеры государств. Но и - самые необходимые. Так для лечения многих болезней применяются яды... Никогда не стареет формула Пушкина, помните, в стихе "К Вяземскому"?

"На всех стихиях человек

Тиран, предатель или узник".

Я глядел на него с любопытством и... насторженностью. Насторожили меня, пожалуй, не мысли, Савелия, а его многословие, не столь частое при самом первом знакомстве. Насторожила энергия напора. "От чего-то уходит? Лепит - остановиться не может..."

- Я часто вспоминаю Фауста, - продолжал Савелий, как бы взирая на расползающийся сизый папиросный дымок над своей головой.. - В немецкой легенде Фауст сзывает семь чертенят, спрашивает у них, что на свете самое быстрое. Наискорейшее. Понравился ему знаете какой ответ?

"Самое скорое во вселенной переход от добра к злу и обратно..." - И замолчал, погрузившись в свои думы.

Я первым прервал молчание.

- Савелий, вы известный пианист, а мы с вами почему-то о музыке ни слова...

- Музыка - дело святое, Григорий Цезаревич! Не будем греховодничать. Спустя неделю у меня запись на радио. В Нью Йорке. Такое у меня сейчас не часто. С трудом пробили запись. Обещаю тут же прислать вам свое CD.. Вы, сужу по вашим книгам, учились в МГУ, рядом с московской консерваторией. Были, наверное, ее завсегдатаем. Выслушаете мое СD. Тогда, если не возражаете, и потолкуем Предметно. С удовольствием... А так - Бога гневить... - Вы религиозны?

- В душе, несомненно. А всякое религиозное действо, храмовые декорации, ладан и прочая театральность при всем своем величии и магнетизме с моим Богом никак не контачат... Мне, как и Александру Сергеевичу, признаюсь, так же тошно смотреть на жизнь, как на обряд...

"....И вслед за чинною толпою

Итти, не разделяя с ней

Ни общих мнений, ни страстей..."

Моя религия, Григорий Цезаревич, - Шуман, Гуно... Заигранный и, в тоже время, совершенно не заигранный Моцарт. А над всем, как Бог Саваоф великий глухарь Людвиг Ван Бетховен... Какая пусть самая гениально-искрометная политика может с этим сравниться? Музыка необорима и мстительна. Может и вознести на небеса, а может и убить... Бывало это на вашей памяти?..

- Бывало, вроде.. - Вспомнилось невольно, во время исполнения 13 -ой симфонии Шестаковича умер главный враг этого композитора, поносивший его всю жизнь. Прямо в зале задохнулся от ярости, что ли?

- Савелий, знаете, я даже пытался выяснить имя злобного ненавистника Шестаковича, а потом плюнул. И он, и другой, такой же, анонимный автор в "Правде", видно, придворный музыковед, который пытался убить гения редакционной статьей "Сумбур вместо музыки". Сколько их было, серых мышей, стаями грызущих художников России. Все они на исторической помойке. Будто и не существовали...

- Легко вам говорить, Григорий Цезаревич. Не существовали. Для меня, пианиста, серые казенные мыши от музыковедения еще ой как существуют... Это - раз... И второе, извините за уточнение, вы, как и многие интеллигенты не музыканты, попали на удочку дезинформации... Вся чиновничья погань из цековского аппарата "культуры" нам, музыкантам, увы, хорошо известна. Она безумствовала-то по воле са-мо-го... Только сей аппаратчик скончался не во время исполнения 13 симфонии, а когда представлялась Шестаковичем его 14-ая. Я даже видел сам документ, письмо Д. Д. Шестаковича его другу Гликману. Текст запечатлелся мне на всю жизнь: "Во время пятого номера моей (14-й) симфонии стало дурно товарищу "Х" (имя его и впрямь неважно). Он успел выйти из битком набитого зала и через некоторое время скончался..."

Должен отметить, Григорий Цезаревич, и символику деталей. 5-й номер 14 -й симфонии носит название "НАЧЕКУ". (Это из стихов Апполинера о Смерти, которая всегда НАЧЕКУ).

- Любопытно! А мне говорили, товарищ Х. рухнул, когда огромный хор русаков из московской филармонии вознесся в басах: "Мне кажется, сейчас я иудей". Не вынес товарищ глубокого оскорбления...

- Это, извините, иудейские слухи. Даже при редчайших постановках 13-ой в Советском Союзе текст поэта Евтушенко не исполнялся. Под давлением Никитки Хрущева Шостакович "антисоветские" строки заменил на другие. Иначе вся его симфония не увидела бы света... А строки замечательные. Помните их? И он сходу воспроизвел. Очень тихо, прочувственно:

"Мне кажется, сейчас я иудей,

Вот я бреду по древнему Египту

А вот я на кресте, распятый, гибну,

И до сих пор следы на мне гвоздей."

Евтушенко не пускали в Киев после "Бабьего Яра" в течение 21 года. Лишь в позапрошлом году он, наконец, приехал туда с вечером поэзии.

Он мне рассказывал (явился как-то на мой концерт в московской консерватории, в малом зале), на Евтушенко пришло несколько тысяч человек натурально, это была многонациональная аудитория. Когда поэт объявил, что станет читать "Бабий яр" со своего места в зале поднялся старик и сказал: "Бабий Яр" киевлянам нужно слушать стоя!" Начиная с задних рядов, волнами, поднялся весь зал, и Евтушенко прочел в мертвой тишине. - И, не переводя дыхание, Савелий читал вполголоса:

"И сам я как сплошной беззвучный крик

Над тысячами тысяч погребенных.

Я - каждый здесь расстрелянный старик,

Я - каждый здесь расстрелянный ребенок."

Снова горели его прижатые к голове уши, как и тогда, когда мы читали с эскрана инвективы неведомой Анастасии.

Савелий, это очевидно, был эмоционально ранимым, глубоко искренним человеком...

И, тем не менее, противный у меня характер, не удержался от возражения.

- Простите, Савелий, вы говорите, Хрущев запретил "антисоветские строки", но я сам слышал их. По радио. Что называется, своими ушами слышал . Хор грянул: "Мне кажется, я древний иудей..."

- Из Лондона вы слышали, Григорий Цезаревич. В недавний год, объявленный ЮНЕСКО годом Шестаковича...

И замолк. Как-то сразу. Сгорбился, ежась, будто его окатили из ведра холодной водой. Сидел, не подымая глаз. Дышал почему-то тяжело, словно долго бежал и вдруг остановился. Это я вспоминал, скорее всего, позднее. А в ту минуту меня охватывало редкое чувство радости. Я был рад, что ко мне занесло человека большой культуры, музыканта-профессионала. Не так часто посещали меня в тихой провинциальной Канаде интеллигенты столь всесторонние. Я почти любил его, как любил всю семью Лазаревых. Пожалуй, был готов произнести почти с той же интонацией, как и его языкатый брат, горделиво: "Бетховен"! "Савелий-"Бетховен" стал в моих глазах олицетворением всей простой, когда-то крестьянской, замечательной семьи Лазаревых. Дай им Бог!..